Саймон Монтефиоре - Потемкин

«Не дай Боже слышать, чтоб ты дошел до такой телесной болезни [...] чтоб ты принужден был сдавать команду графу Петру Александровичу Румянцеву, — отвечала Екатерина 6 сентября. — День и ночь не выходишь из мысли моей [...] Бога прошу и молю, да сохранит тебя живо и невредимо, и колико ты мне и Империи нужен, ты сам знаешь». [764] Переписка. № 786 (Екатерина II Потемкину 6 сен. 1787). Она соглашалась, что до лета нельзя вести наступательных действий, но волновалась, не нападут ли турки слишком рано и сдержит ли Иосиф договорные условия.

Потемкин докладывал, что Суворов «служит и потом, и кровью», а «Каховский в Крыму полезет на пушку с равною холодностию, как на диван», советовал «ласкать англичан и пруссаков», предлагал послать в Средиземное море Балтийский флот, как в прошлую кампанию, и заканчивал: «...я в слабости большой, забот миллионы, ипохондрия пресильная [...] Право, не уверен, надолго ли меня станет». [765] Переписка. № 789 (Потемкин Екатерине II 16 сен. 1787).

И тут пришла страшная новость. Князь узнал, что Черноморский флот, его любимое детище, залог российского могущества на юге, погиб во время шторма 9 сентября. Он чуть не сошел с ума от горя. «Я ни на что не годен [...] естли не умру с печали, то, наверно, все свои достоинства я повергну стопам твоим и скроюсь в неизвестности. Будьте милостивы, дайте мне хотя мало отдохнуть. Ей, He-могу». [766] Переписка. № 790 (Потемкин Екатерине II 19 сен. 1787). В то же самое время, однако, армии формировались, маневрировали и снабжались продовольствием, а Кинбурн был уже готов к боям. Потемкин сделал все что мог, хотя физическое и душевное здоровье его сильно пошатнулось.

«Матушка государыня, я стал несчастлив, — написал он 24 сентября. — При всех мерах возможных, мною предприемлемых, все вдет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею [...] Бог бьет, а не Турки». [767] Переписка. № 793 (Потемкин Екатерине II 24 сен. 1787). В критический момент, подготовкой к которому служила вся его карьера, он впал в глубокое отчаяние. Впрочем, история поместила его в неплохое общество: известно, что Петр I после поражения под Нарвой в 1700 году едва не покончил с собой, как и Фридрих Великий при Молвице в 1740-м и Хонкирхе в 1758-м.

Своему учителю Румянцеву Потемкин написал, что его карьера кончена, и в тот же день послал Екатерине еще одно письмо, объясняя, что без флота в Севастополе войскам нельзя стоять в Крыму:

«Я просил о поручении начальства другому [...] Ей, я почти мертв». [768] Переписка. № 793, 794 (Потемкин Екатерине II 24 сен. 1787).

Князь Потемкин замыслил странный проект —

создать полк из евреев [...] он намеревается

сделать из них казаков.

Ничто не забавляло меня так, как эта идея.

Принц де Линь

Вы были бы очарованы князем Потемкиным,

обладающим самым благородным умом в мире.

Джон Пол Джонс — маркизу де Лафайетту

В тот самый день, когда князь Таврический писал эти отчаянные строки, Екатерина отвечала ему, одновременно тепло и сурово: «В эти минуты, мой дорогой друг, вы не частное лицо, которое живет и делает, что хочет. Вы принадлежите государству, принадлежите мне». [769] Переписка. № 795 (Екатерина II Потемкину 27 сен. 1787; пер. с франц.). Основные источники описания русско-турецкой войны в главах 26-34: Петров 1880; Лопатин 1992; Суворов. Письма; Петрушевский 1884; Масловский 1894; ЗООИД. Т. 4, 8, 11; Письма и бумаги А.В. Суворова, Г.А. Потемкина-Таврического, П.А. Румянцева-Задунайского (1787-1789) // Сб. ВИМ; Письма Потемкина Суворову// PC. 1875. Июнь; 1876. Июль; РА. 1877; Christie 1972; Christie 1993; Duffy 1981; Langeron //AAE 20; Damas 1912; Ligne 1809; Ligne 1827-1829; Richelieu 1886. Но все же она послала Потемкину рескрипт, разрешающий ему в случае необходимости препоручить командование Румянцеву-Задунайскому.

Когда до нее дошли его самые отчаянные послания, она продолжала хранить спокойствие. «Ничто не пропало, — внушала она ему, как строгая немецкая учительница. — Сколько буря была вредна нам, авось-либо столько же была вредна и неприятелю». Что же до вывода войск из Крыма, то «начать [...] войну эвакуацией такой провинции, которая доднесь не в опасности, кажется спешить не для чего». Депрессию Потемкина она приписывала «чрезмерной [...] чувствительности и горячему усердию» ее «лутчего друга, воспитанника [...] и ученика»: «На сей случай я бодрее тебя, понеже ты болен, а я здорова». [770] Переписка. № 800 (Екатерина II Потемкину 2 окт. 1787). Как всегда, тот из них, кто чувствовал себя сильнее, поддерживал падающего духом. Обсуждение военных тем все чаще стало перемежаться горячими признаниями в любви и дружеских чувствах.

Неделю спустя Потемкин пришел в себя — флот, как выяснилось, всего лишь поврежден: погиб только один корабль. «Уничтожение флота Севастопольского такой мне нанесло удар, что я и не знаю, как я оный перенес», — признавался он. Другое облегчение — разрешение Екатерины передать общее командование в крайнем случае Румянцеву. Решено было поручить армию талантливому генералу князю Репнину под верховным руководством Потемкина.

Светлейший извинялся, что так взволновал императрицу: «Я не виноват, что чувствителен». [771] Переписка. № 799 (Потемкин Екатерине II 2 окт. 1787).

В ночь на 1 октября 1787 года после бомбардировки и нескольких неудачных атак турки наконец высадили 5000 янычар на узкую Кинбурнскую косу и попытались взять крепость штурмом. Русские под командованием Суворова выступали трижды и, хотя немалой ценой, перебили почти все силы неприятеля. Сам Суворов получил два ранения, но Кинбурнская победа означала, что Херсон и Крым в безопасности до весны.

«Я не нахожу слов изъяснить, сколь я чувствую и почитаю Вашу важную службу, Александр Васильевич», — восхищался Потемкин Суворовым после Кинбурнского сражения. [772] PC. 1875. Май. Т. 8. С. 21-30. «Суворова не пересуворишь», — шутил светлейший.

«То бог, то арлекин, то Марс, то Мом», — писал о Суворове Байрон. [773] Байрон. Дон Жуан. VII: 55. Пер. Т. Гнедич. В самом деле, Суворов был знаменит своими чудачествами: катался голым по траве, в великосветском обществе мог вспрыгнуть на стол и запеть, перед войском сделать сальто, а во время парада встать на одну ногу и отдать команду «Марш!» петушиным криком. При этом, однако, он владел шестью иностранными языками и глубоко знал древнюю историю и литературу.

Как и Потемкин, сторонник простоты в солдатской одежде, Суворов отличался от князя весьма русской чертой: он крайне низко ценил солдатскую жизнь. Любимым его видом оружия был штык. Он всегда хотел атаковать и штурмовать, неважно какой ценой: главное — быстрота и внезапность. Места его главных сражений, турецкая крепость Измаил и предместье Варшавы Прага, были затоплены потоками крови. В таких, как Суворов, командирах нуждался всякий главнокомандующий. {84} 84 В Европе Суворов стал знаменит позднее — после побед над французской армией в Италии в 1799 году. Советские историки сделали из него народного героя, и сегодня Суворову приписывается многое из того, что на самом деле совершил Потемкин.