Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

Утром разговаривал с Шальманом, который живет над Домом Советов, у набережной. Двое суток он с балкона наблюдал за происходящим. Его потрясло — 20–50 тысяч молодых мужчин, стоящих вокруг Белого дома. Молодые ищут перемен, это естественно.

Прелесть звонка Бакланова еще и в том, что за два дня до этого мы с Прохановым говорили: если, не дай бог, прижмут — надо сделать все для того, чтобы спасать либеральную культуру. Вот тебе и оскал этой либеральной культуры.

4 сентября, среда. Дни отчаяния и отупения. Счастье, что ужасный путч не состоялся, но отвратительна вся ситуация в стране. Второго сентября выступал на митинге на открытии учебного года в Литинституте. Со мною вместе выступали М.Чудакова и Б. Томашевский. Чудакова была в фиолетовом костюме, как кардинал. Поглядывала она на меня подозрительно. Говорили о счастье школы, о неповторимости и фотографической точности по отношению к прошлому и об одиноком пути художника. Сумел говорить точно. Но не лезть в политику.

В понедельник не был на общем собрании московских писателей. Практически — это контр-"Апрель" и контр-Черниченко. Говорили о захвате Союза писателей на Воровского и о выстоявшей ночевке добровольцев на Комсомольском проспекте. А как просто, нахрапом, захватили. Силен тот, кто схватил, а потом оправдывайся себе…?

Сегодня вечером был у племяша Валеры — видел нового его малыша, Алексея. Выяснилось, что у нас есть значительные новые родственники — фирма "Алиса". Сестра моего племянника Николая Георгиевского замужем за Германом Стерлиговым. Именно собака племянницы все время в качестве рекламы солирует на телевидении.

10 сентября, вторник. Вчера утром уехал из Обнинска. Надо признаться, что сижу в Обнинске, потому что боюсь: начнут чистить, придут и ко мне, члену МК. А по опыту прошлого знаю, надо иногда отсидеться и этого бывает достаточно. Был на "Ночном портье", фильме Лилианы Кавани. Еще раз убедился: кинолитература эта высокого класса. И еще раз очень простенькое: литературу не создает "сюжет", хотя существует она не без него.

Вечером звонил Толе Афанасьеву и Леве Скворцову. В воскресенье, оказывается, шла передача по радио, которую я назвал "В мире слов".

Сегодня вел в институте семинар: а) как писателю вести дневник; б) разобрали этюд Димы Гнатюка; в) читал отрывок из "Романа без вранья" Мариенгофа.

Вечером вернулся в Обнинск и отвез В.С. к электричке — ей на работу.

12 сентября, четверг. Читал "Бодался теленок с дубом" А.Солженицына. Все время думал о своей подлой, неправильной и сломанной жизни. Как все случилось легкомысленно, неглубоко и неумно. Очень близок к самоубийству. Но, может быть, жизнь длиннее и время что-то вылечит? Как жить? О чем писать и где истина? На сердце сплошная боль. Вчера пробовал писать — за весь день одна страничка. Не пишется, верный признак — значит, вещь не получится.

15 октября, вторник . Владивосток. Ну вот, собственно говоря, и все: в Москву! Может быть, я вышел из апатии, которая продолжается уже пару месяцев. Совершенно ничего не мог писать, сил хватало, только чтобы чуть-чуть продвигать новую повесть.

3 октября, в четверг, В.С. приехала на дачу с известием: звонили из Союза писателей — мне предстоит лететь во Владивосток, на празднование юбилея А.А. Фадеева (90-летие). Собственно, обещание я дал еще в середине лета, но думал, что в свете новых и новейших событий все будет похерено. Однако в пятницу С.П. привез мне в Обнинск авиационный билет, в субботу мы съехали с дачи, и в воскресенье я улетел.

О линии впечатлений: собственная моя родня, размышления о Фадееве, его месте и политике, люди на конференции, природа.

В первый же день, вернее утром, с аэродрома приехал к Светлане, и сразу же — самое сильное: наш милый и скромный капвторанг — ухажер Дима ушел от Светланы Анатольевны. Этот-то семьянин, страдатель и влюбленный, которому я, вернее, его юношескому роману, посвятил вдохновенные строки. Света рассказывала мне все это с подробностями: и мальчик Женя, который учился в военном училище, и с чьей матерью Света познакомилась, а потом Дима и т.д. Вообще семейно-нравственные открытия — самые любопытные. Милая Светик (младшая дочь Светланы) тоже поменяла жизнь. Тоже целая история. Ее брак с Игорем (которого я, впрочем, не знал — они посылали мне приглашение на свадьбу, фотографию я видел: чернобровый, и она в воланах, фестончиках, буклях, перчатках и вуалях) распался, но очень быстро Светуля привела некоего соседа и одноклассника Сашу (называет, растягивая и нажимая на "а") и с ним благополучно проживает на раскладном диване. Третье впечатление — Светлана-старшая, т.е. моя двоюродная сестра (мать и уже бабушка) заканчивает в этом году горный техникум.

Все это меня потрясло, как и присутствие на конференции одного доцента из МГУ, Сергея Ивановича или Борисовича, который, как рассказывали, первый на кафедре вышел из партии, но в свое время по велению сердца писал работу о художественных особенностях прозы Л.И. Брежнева. Может быть, такая самопровокационная торопливость — свойство русского характера?

Все мои фадеевские размышления, в общем-то, изложены в речи, которую я произнес в субботу на открытии памятника в с.Чугуевке. Я знал, что речь сложна для аудитории, что значительно лучше я выступаю в жанре импровизации. Что мне Фадеев? Что я Фадееву? А впрочем, не отрывок ли из "Молодой гвардии" читал я, когда поступал в театральное училище? Здесь край, которого надо держаться. Умер, ушел бывший кумир, автор мифа, которому мы поклонялись. Не надо самоутверждения за чужой счет. Так примерно на торжественном вечере в Доме культуры я и высказался: "Всегда болею за слабого и обиженного в настоящее время. Фадеев сейчас слабый…?"

ЗА УБЕЖДЕНИЯ ПЛАТИЛИ ЖИЗНЯМИ

Речь на открытии памятника А. А. Фадееву

В этом году ритуал начала учебного года в Литературном институте им. Горького в Москве был изменен. Надо, конечно, сразу иметь в виду, что произошло это лишь через десять дней после попытки антигосударственного переворота. Так сказать, в пылу. Надо, конечно, вспомнить наэлектризованность общества, активность прессы, пересаливающей доказательства своей лояльности в плясках на побежденном противнике, надо, конечно, еще раз вспомнить о своеобразном статусе городского центра в эти дни, когда еще не выветрилась гарь от солярки танковых двигателей. Но в этом-то и парадокс нашего диалектически вольно подкованного мира, что хотя все в нем можно, казалось бы, сосчитать, предусмотреть и "по разуму" изменить, но есть факты, которые в своей библейской наготе остаются фактами. Впервые за многие годы наши литературные студенты, начиная свой учебный год после митинга и вдохновенных слов ректора, профессуры, не поехали к могиле Горького, к ячейке в Кремлевской стене с заделанным в нее прахом пролетарского писателя, не пошли поклониться Великому мастеру, чьим именем назван институт. Их повезли к местам, где была пролита во время августовских событий кровь их молодых сверстников, им — москвичам и иногородним — показали Белый дом России, цокольный этаж которого еще был заляпан плакатами и листовками, а на площади перед ним еще располагались палатки защитников, и можно было понять и почувствовать, где и как стояли хлипкие баррикады, предназначенные противостоять танкам.