Яков Айзенберг - Ракеты. Жизнь. Судьба

Дальше — больше. После краткого выступления Янгеля слово предоставили Пилюгину, и он предложил нам взять на эту ракету его БЦВМ, а второстепенные приборы оставить за нами. Повторяю, считаю такое поведение и Янгеля, и Пилюгина совершенно недопустимым. Поскольку не ожидавший, наверное, такого поворота событий Сергеев ограничился не очень ясным возражением, я попросил слова и с трибуны очень резко заявил, что это предложение абсолютно неприемлемо, что мы делаем СУ МБР не хуже, чем НИИ-885, учиться у них нам нечему, мы вместе с НИИ-944 сделаем все сами, причем лучше НИИ-885.

Пилюгин явно не привык к подобной критике, и после моего выступления сказал, что больше не будет приглашать меня к себе в институт (от чего впоследствии сам и отказался).

Тем не менее, вопрос был решен в нашу пользу. Я думаю, что и в Министерстве и ЦК КПУ, и в самом ОКБ-586 не поддержали эту идею Пилюгина, вряд ли главным послужило мое выступление, хотя оно четко обозначило позиции организаций и сделало какой-либо компромисс невозможным — разработчик СУ 15А14 — только ОКБ-692 с гироскопией НИИ-944.

Таким образом, ситуация не изменилась, новую тяжелую ракету разрабатывала кооперация 8К67 (теперь 15А14), у Челомея есть ракета УР-100Н, но нет разработчика современной СУ, у Пилюгина есть СУ, но нет ракеты, на которую ее можно поставить. Выход, конечно, большие начальники нашли (без «потери лица», что было для них — членов Политбюро — самым главным), но на самом деле — это серьезнейшая ошибка, даже в условиях СССР. Решили вместо одной УР-100Н делать две МБР, одну Челомей с СУ, как и на 15А14 (т.е. ОКБ-692 и НИИ-944), а другую — совершенно новую, «маленькую» ракету Янгель с СУ Пилюгина. Делать две МБР вместо одной из-за амбиций больших начальников, производя для этого огромные затраты — это, конечно, полное безобразие, но хотел бы я посмотреть, кто бы об этом решился вслух сказать.

Итак, в СССР начали разрабатывать сразу три новых МБР с РГЧ (на большой янгелевской — 10 боеголовок, на челомеевской — 6, а на маленькой янгелевской — 3).

Соответствующие «ученые» по команде начальства подвели под это решение «обоснования», и работа началась. Все три ракеты были сданы впоследствии на вооружение, но машина Янгеля — Пилюгина, в конце концов, не «пошла» (после решения об очередной модернизации) на вооружение. Вот вам плановая советская экономика и научное обоснование принимаемых партией и правительством решений.

Огромные деньги были выброшены на ветер, но ведь они ничьи, как пелось в песне, «все у нас народное, все у нас мое». Так и закончилась «гражданская война» между аппаратом ЦК и Минобороны.

Но прежде обиделся Янгель, причем обиделся на меня. Он решил, что работа нашего ОКБ с ОКБ-52 чуть ли не моя инициатива, направленная на помощь Челомею, и в ущерб ОКБ-586. Это, конечно, явное недоразумение, кто я был такой, чтобы принимать столь важные решения. На самом деле, несмотря на формальное окончание «гражданской» войны, амбиции и позиции самых больших советских начальников не изменились. Устинов, а значит, аппарат ЦК КПСС и Совмина СССР, как и раньше, поддерживали Пилюгина и Янгеля (здесь оправдана именно такая очередность называемых руководителей, хоть ракету делал Днепропетровск, а НИИ-885 — для нее СУ), а Гречко — Челомея с ракетой, получившей несекретное название 15А30. Его поддержал наш министр (человек, сыгравший важнейшую роль в создании советской РКТ), т.е. он открыто выступил против Устинова, чего раньше и представить себе нельзя было, так как в оборонной промышленности СССР Дмитрий Федорович вполне заслуженно был человеком №1. Министр С. А. Афанасьев вызвал к себе Сергеева и сказал, что поручает нашей фирме СУ 15А30. С точки зрения Минобороны их позиция была совершенно правильной, так как 15А30 во всех отношениях была мощнее и лучше, чем янгелевская, которой дали название 15А15 (так сказать, продолжая линию 15А14). Это легко объяснить, так как для Днепропетровска это была первая ракета такого класса, а у ОКБ-52 был большой и хороший опыт.

Причины подобной смелости Афанасьева мне непонятны до сих пор, но партийное начальство ничего не забыло и ничего не простило, и спустя несколько лет после этих событий нашего министра перевели на должность министра одного из открытых машиностроительных министерств, что было существенным понижением.

Но это спустя много лет, а пока для нас это означало, что, не считая двух разных по программному обеспечению ракет, мы получили и две вполне независимые надзорно-подгоняющие инстанции: аппарат ЦК КПСС вместе с аппаратом пребывающей в Кремле военно-промышленной комиссии (общеупотребительное выражение — ВПК) с одной стороны (по 15А14), и аппарат нашего министерства (по 15А30) с другой.

Приоритет сверхтяжелой ракеты был неоспорим и в глазах Минобороны, мы начали с СУ 15А14. Только ею интересовались, приезжая из Кремля и со Старой площади и, главное, что их беспокоило, чтобы даже малейшая характеристика 15А14 была не хуже, чем у 15А30. На эту тему я писал огромное количество справок и многократно вызывался для личных докладов в отдел оборонной промышленности ЦК и в ВПК.

Так как первостепенная важность 15А14 никем не оспаривалась (включая и Минобороны и наше министерство), все согласились, что сначала мы будем делать ее СУ, а потом уже — СУ 15А30.

Мы оказались разработчиками сразу двух СУ двух важнейших советских МБР и постарались максимально унифицировать эту работу, просто как способ собственного выживания, но все же по математическому обеспечению пришлось делать две разных системы, так как ракеты-то были разные.

Работы по созданию СУ 15А14 оказались очень сложными. Это была первая наша СУ такого типа, так что методика разработки делалась вместе с самой разработкой. Это была первая для нас МБР с РГЧ, так что и здесь все вопросы были новыми. Конструкция самой головной части оказалась весьма сложной и плохо учитывающей возможности СУ, боевые блоки (их ведь было 10), размещались в два яруса на так называемых «пантографах» и «перевертышах», их нужно было отвести за поле конструкции платформы и очень аккуратно отделить от ракеты, чтобы не ухудшить точность стрельбы. Алгоритмы такого разведения делала, конечно, лаборатория Батаева. Аппаратуру, необходимую для отработки программ БЦВМ (это ведь не наземная универсальная машина), тоже пришлось изобретать и у нас на заводе изготавливать.

Работы по бортовому программированию и определили сроки создания СУ. Остальные разработчики ракетного комплекса докладывали, что у них все в порядке, и они нас ждут, так как все знали, что бортовой программы еще нет. Потом выяснилось, что это не так, и что у всех достаточно еще и своих дел, но это все потом.