Валерий Ковалев - Морской ангел

– Ну, бывай, брат, – первым заключил его в объятия Зорень. – Даст Бог, увидимся.

– Бывай, – дернул кадыком Дим. И перешел к Олегу.

– Я вас провожу, – сказал, когда прощание завершилось, и взял в руку булькнувшую канистру.

Как и было договорено, на перегоне состав сбросил скорость, и вагоны стали реже постукивать на стыках. На одном, ближе к хвосту, тускло мигнул фонарь, и беглецы метнулись к насыпи.

– Давай откатывай, – пробубнил Дим, сбросив тяжелый крюк, и дверь поехала в сторону. – Залазь! – брякнул канистру на настил, после чего Зорень с Олегом скользнули внутрь, а Ваську он подсадил, как пушинку. Потом, задыхаясь, накатил вместе с ними дверь по ходу, сбросил сверху лязгнувший крюк и сбежал с насыпи.

– Так-так, так-так, так-так, – прощально отзвенели колеса.

Вернувшись к ДОТу, где он решил дождаться глубокой ночи, Дим расположился во вспомогательном отсеке. Для начала, сорвав с верхних нар пару досок, он сломал их о колено, настрогал финкой щепок и соорудил небольшой бездымный костерок. По бокам установил на ребра пару кирпичей, разбросанных по помещению. Затем, вынув из мешка флягу с водой и пустую жестянку, набулькал в нее воды, установил над огнем и подварил себе крепкого «чифиря», как порой делали на фронте. Тот подбодрил Дима, и он предался размышлениям.

Для начала проработал в голове маршрут и режим движения. Выходить предстояло с рассветом и следовать в направлении Змиев-Красноград-Синельниково. Там, под Синельниково, в селе Михайловка должен жить Петька Морозов, у которого можно будет ненадолго остановиться. А что будет дальше, время покажет. За четыре года войны Дим отвык загадывать наперед. Прожил день – не убили. Ну и ладно.

Жаль было матери.

О том, что произошло, он ей не писал. Не хотел расстраивать.

Между тем Мария Михайловна все знала. Следователь, ведший его дело, свое слово сдержал. Навестил Вонлярскую в Москве, передал вещи Дима и рассказал, что случилось. Мать сделала невозможное. Она добилась встречи с Буденным и Ворошиловым. Те приняли участие в судьбе сына, и спустя некоторое время Мария Михайловна приехала в Харьков с документами о пересмотре дела.

– Поздно, – сказал, ознакомившись с ними, надзирающий за тюрьмами прокурор. – Ваш сын в бегах и находится во всесоюзном розыске.

Свое черное дело сыграл закон подлости. Но Дим ничего этого не ведал.

Потом, как часто случалось, он вспомнил фронт, где все было просто и ясно. Боевых друзей. Живых и мертвых.

Когда костер погас, а в проломе потемнело, старшина встал, вскинул на плечо свой «сидор» и вышел наружу.

На пожухлую траву лег иней, где-то далеко в степи выл волк. Тоскливо, на высокой ноте.

Первые трое суток, в основном, по ночам Дим шел строго на юго-запад, ориентируясь по звездам. Помогало и чутье разведчика. Днем же, заблаговременно присмотрев укрытие (таковыми были разрушенные села или хутора, брошенные строения, а также старые линии укреплений), спал в погребах, блиндажах или землянках. За это время на его щеках закурчавилась рыжеватая бородка, но себя старшина держал в порядке. Умывался водой во встречавшихся озерцах и речушках, чистил обмундирование и сапоги, напоминая своим видом демобилизованного из армии.

Когда же вышел на Днепропетровщину, что определил по одному из дорожных указателей, решил попроситься на постой в небольшом, состоящим из двух десятков хат селе, укрытом в поросшей вербами долине.

Встретившийся ему на околице старый дед, несший от ставка с греблей связку трубчатого камыша на лямке, на такую просьбу сразу же согласился.

– Солдат? – кивнул он на армейский Димкин ватник, перетянутый ремнем с морской бляхой.

– Вроде того, – улыбнулся тот. – Демобилизовался, следую к фронтовому другу.

– Ну и здоров ты, хлопэць, – оглядел дед атлетическую фигуру. – Чую, в гвардии воював, не иначе.

– Да нет, отец, – сделал Дим постное лицо. – Я служил в хозроте при штабе.

– В хозроте, кажэшь? – недоверчиво покосился на него селянин. – Ну шо ж, пишлы до мэнэ. Пэрэночуешь.

Хата Передрея (так отрекомендовал себя дед) была в самом начале улицы. Небольшая, крытая очеретом мазанка [111]в три окна, в глубине вишневого сада.

– Ганна, зустричай гостя! – сбросив вязанку у порога, толкнул дед скрипучую дверь хаты.

За ней было что-то вроде кухни, с беленой русской печью, столом у окна и двумя лавками, с одной из которых им навстречу поднялась невысокого роста, сухонькая старушка.

– Добрыдень, – отложила она в сторону лукошко с фасолью, которую перебирала. – Проходьтэ, будь ласка.

– Спасибо, – едва не касаясь головой матицы [112], ответил Дим, после чего шагнув к лавке, снял с плеч мешок и поставил в угол.

– Хлопэць дэмобилизувався с армии, – вешая в простенке на крючок домотканую свитку, обернулся Передрей к жене. – Слидуе у Днипропэтровськ до друга. Зостанэться у нас на нич.

– Як тэбэ звуть, сынку? – подслеповато щурясь, спросила Дима хозяйка.

– Жора, – назвался тот именем Дорофеева.

– Снимай свою кухвайку, Жора – пригладил на голове остатки волос дед. – Зараз будэмо снидать.

Через пять минут «Жора» гремел рукомойником за теплой печью (дед вышел), а баба Ганна извлекла из нее ухватом парящий чугун с вкусно пахнущей вареной картошкой.

Вскоре появился и дед, несущий в руках глиняную плошку с солеными огурцами.

– Тикы хлиб у нас з ячменя [113], хлопче, – накрыв стол, положила перед каждым по куску старуха.

– Ничего, – потянул к себе мешок Дим. – Сейчас мы кое-что добавим.

После чего выложил на столешницу банку «второго фронта», кирпич черняшки, плитку чаю и несколько кусков сахару.

– Богато живэш, – удивился Передрей. – Это ж што усих дэмобилизованных так снабжають?

– Всех отец, – вскрыл финкой банку Дим. – По армейским нормам.

Затем он нарезал крупными ломтями «кирпич» и, густо намазав два тушенкой, вручил старикам по бутерброду, сам же, хрустя пупырчатым, пахнущим укропом огурцом, с удовольствием принялся за картошку.

Чуть позже пили заваренный в плоском трофейном котелке сладкий чай и мирно беседовали.

Со слов стариков Дим узнал, что до войны оба работали в колхозе, на фронте у них погибли два сына, за которых родители получали пенсию в размере шестисот двадцати пяти рублей ежемесячно.

– Не густо, – покачал головой Дим. – На три буханки хлеба. А сколько колхозная?

– Ты, Жора, мабуть с города, – отставив в сторону жестяную кружку, потянул из кармана штанов кисет хозяин. – Колгоспныкам пензия не полагаеться.

– Это как? – удивился Дим. – Впервые слышу.

– А ось так, – выкресав огня «катюшей» [114], пыхнул самокруткой Передрей. – Нэ полагаеться и баста. Токмо пролетариям.

– М-да, – грустно взглянул на стариков Дим. Те отрешенно смотрели в пространство.