Валерий Ковалев - Морской ангел

От этого «смотри, можно» Дим и в лагере устал. Правда, на воле трудиться – не в зоне у вертухаев под прицелом горбатиться. Да и зарабатывал неплохо. Часть матери отсылал. Остальное безоглядно прогуливал. Досуг, понятно какой: девчушки-пивнушки. Врезал крепко. А выпив, высвобождал из себя всю горечь, все агрессию человека, которого сильно и незаслуженно оскорбили. Так что возлияния частенько заканчивались масштабным мордобоем, в котором Дим если и падал, то на груду им же перед тем поверженных соперников.

Неизвестно, чем бы весь этот процесс закончился, если бы в один непохмельный день особо остро не почувствовал, что его затягивает и не сказал себе «Баста!» К тому же стала размываться спасительная в лагере, но убийственная на воле привычка жить только сегодняшним днем. Без прошлого. Без будущего. В неволе иначе было нельзя. Не он придумал.

Память все чаще стала возвращать Дима к далеким дням войны, к полной опасности, но правильной фронтовой жизни, к боевым друзьям. Захотелось вновь их увидеть, услышать голоса, ощутить верное и крепкое плечо. Как раньше.

Для начала написал Стасику Никитину, бывшему разведчику из его взвода. Никитин теперь был директором средней школы в Черкесске, некоторое время переписывался с Марией Михайловной и даже несколько раз останавливался у них дома, когда бывал проездом в Москве. Стасик откликнулся назидательным письмом, которое завершалось словами: «Свою вину, Димыч, искупай на строительстве канала Волга-Дон!» Адресат в ответ черканул Никитину телеграмму-молнию. Текст состоял почти из одного мата, и на почте ее не приняли. Поостыв, Дим вспомнил, что, со слов матери, в город Новочеркасск после тяжелого ранения вернулся его боевой побратим Жора Дорофеев. Написал адрес по памяти, с опаской, что письмо не дойдет. Вдруг чего-нибудь напутал. В ответ пришла телеграмма: «У меня есть две рубашки – одна твоя. У меня есть кусок хлеба – разделим пополам. Что бы ни было, где бы не был – приезжай!»

У фронтового друга Димыч жил и душой оттаивал. Думал даже прочнее в этих местах к жизни причалить. Станичники – народ крепкий и надежный, да и красиво в этих краях. На берегах тихого Дона. В результате на работу устроился, шофером в совхозе. По протекции друга. И все бы хорошо. Да только каждый вечер, после трудового дня у них на подворье Дорофеева поддача шла будь здоров! Под куриную лапшу и каймак разминались хлебной дымкой [158], пухляковкой или цымлянским.

Богатырю Жоре что? Он на следующее утро литр кисляка [159]выдует и как огурчик. А вот Диму было тяжело. Неподъемная нагрузка.

Беду отвратила Мария Михайловна. Почуяло материнское сердце. Нагрянула в Новочеркасск, накрыла голубчиков тепленькими.

– Вот что, друзья – огласила свой приговор волевая мама. – Тут у вас одна пьянка! Повидались, пообщались и хватит! Надо за ум браться. Особенно тебе, Дима. Ты, наверное, забыл, где и на кого учился. Незаконченное высшее образование имеешь. Пора бы вспомнить об этом. И жизнь свою начать обустраивать…

Обустраиваться Дим отправился в Ставрополь. Там принялся на работу таксистом и с первого захода – даже сам удивился – поступил в Горьковский заочный автодорожный техникум. С пьянкой тоже завязал довольно решительно. Особенно после того, как сестра матери тетя Зина, ловко его подколола.

– Как же ты, Димочка, ездить-то будешь: ты же алкаш!

– Я алкаш?! – взъерепенился племянник.

– Да не заводись ты, – лукаво «успокоила» его тетка. – Как руки задрожат – заезжай. Я буду тебе чекушку покупать. А к ней пива.

– Не нужна мне твоя чекушка! И пиво не нужно! – обиделся Дим и ушел, хлопнув дверью.

Тетку потом он простил. Но после данного эпизода дружбу с «зеленым змием» прекратил. Окончательно и бесповоротно. В результате техникум окончил с очень даже приличным аттестатом. Вдохновившись, Мария Михайловна подталкивала сына и дальше, в институт. Но Дим решил столь высоко не залетать. Лет десять назад было бы в самую пору. А теперь – что? Лучшие годы ушли на войну и тюрьму. Как случилось со многими фронтовиками. В итоге судимость есть, а иллюзий нет. Растаяли как дым. Так что лучше остаться при машинах. Пусть амбиции соответствуют амуниции. Единственное, с чем не пожелал смириться – с судимостью поганой. С позорной, несправедливо навешенной статьей.

Как-то, собравшись с мыслями, принял решение и написал в Верховный Совет тогдашнему Председателю Президиума и «крестному» по Тархану товарищу Ворошилову. Послание начал словами: «Уважаемый Климент Ефремович! Вы, наверное, не помните 20 января 1944 года. Тогда Вы были представителем Ставки Верховного Главнокомандующего при Приморской армии генерал-полковника И. Е. Петрова. В тот день Вы награждали группу моряков-десантников, отличившихся в боях на мысе Тархан. Среди них был и я, гвардии старшина 1 статьи парашютно-деснтного батальона ВС Черноморского флота Вонлярский Дмитрий Дмитриевич…» И далее коротко, где воевал, как потом отбывал. В конце подпись.

На ответ сильно не надеялся. Ан нет! Обернулось обращение скорой бумагой со штампом Верховного Совета СССР. И с резолюцией: «Судимость снять, от поражения в правах освободить».

Дим почти потрясен был. Это же сколько надо было колымской породы обурить, чтобы с войны на восемь лет позже других вернуться! А тут – короткий росчерк пера и… ты снова попадаешь в нормальную жизнь. И, главное, опять становишься москвичом. Чудеса, да и только.

Со дня своего отъезда в военно-морское училище летом сорокового, Димыч навещал родной город лишь однажды, да и то накоротке – в первый год войны по пути из Ивановского госпиталя в Тбилисский. Остальные два посещения, когда он был в бегах, а потом вернулся из лагеря – не в счет. Те вообще были скоротечными. Теперь гражданин Вонлярский Дмитрий Дмитриевич, не таясь, шагал по знакомым с детства улицам, впивал в себя краски и звуки полузабытой столичной суеты и приговаривал про себя: «Ништяк, старшина, все будет путем. Еще не вечер!» В кармане новенького костюма (таксистом Дим заколачивал прилично) лежала последняя зарплата с премией и расчетные, приятно согревая душу. А поскольку она требовала праздника, Дим завернул в Елисеевский купить все необходимое к столу, который решил организовать для близких.

Центральный гастроном Москвы впечатлял обилием продуктов и напитков. Зеркальные витрины радовали глаз десятками сортов колбас, ветчины и сыра, не менее изысканным был ассортимент сыров, прочих молочных продуктов и даров моря, расцвеченный кондитерскими изделиями, а также отборными фруктами и овощами.

– За что и боролись, – довольно хмыкнул Дим, вслед за чем отоварился под завязку.

Выйдя из гастронома с чемоданом в руках и объемистым пакетом, он спустился в метро и доехал до «Кировской». Миновав улицу со звенящими трамваями, прошел в тень старых лип Чистопрудного бульвара и присел на свободную скамейку. По серебристой глади пруда тенями скользили лебеди, со стороны кинотеатра «Колизей» доносило музыку. Поностальгировав минут пять, Дим встал и пошел вперед по аллее. Далее была встреча с мамой, приглашенной родней и праздничное застолье. Все, о чем он так долго мечтал, в прошлые грозовые годы.