Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Даже самые официальные, казалось бы, мелкие случаи отражались на нем как-то особенно повышенно.

Мне вспоминаются его личные впечатления при открытии памятника императору Александру III в Петербурге, на Знаменской площади, когда государь в каком-то неожиданном для других и для самого себя порыве стал во главе войск и провел эту частицу русского народа перед памятником, благодарно отдавая честь бронзовому изображению своего отца 193.

Вспоминается и его рассказ о первых днях его восшествия на престол, когда ему, впервые как императору, пришлось принимать войсковой парад гвардии. Под влиянием охватившего его в те часы волнения он даже забыл, как было принято, поблагодарить или похвалить проходивший мимо него первый батальон Преображенского полка, которым он еще так недавно командовал в подчиненной роли, а преображенцы были очень смущены и долго недоумевали, чем они могли заслужить такое наглядное неудовольствие своего императора.

Императрица Александра Федоровна еще живее, чем государь, как-то порывистее воспринимала все вокруг нее совершающееся, но многим посторонним людям из-за своей сильнейшей застенчивости казалась еще более холодной и замкнутой, чем государь. Она действительно не умела поддерживать пустой светский разговор, столь необходимый во многих случаях для лиц ее положения; не умела и улыбаться приветливой улыбкой во все стороны. Все деланное ей было, видимо, не по душе. Люди, ее мало знавшие, считали ее гордой, а некоторые светские дамы даже обвиняли ее в слишком якобы надменно протянутой им руке для поцелуя и хвалились (конечно, лишь на словах), что «больше не появятся на ее придворных приемах». Но той надменной гордости, которая в данных случаях подразумевалась, в ней не было и помина. Причиной и тут являлись лишь ее смущение, неловкость и стремление держаться прямо, несмотря на всю ее необычайную женственность. Но в ней было много справедливого чувства достоинства за себя и за свою семью. Она редко обижалась, но если обижалась, то только за свой сан и за сан своего супруга. Ее религиозное чувство не позволяло ей обижаться за себя лично. Будучи от природы вспыльчивой, она порою и резко отзывалась, но сейчас же спохватывалась и прибавляла: «Впрочем, это не по-христиански, пусть лучше Бог их простит, но заставит покаяться».

Императрица часто, слишком часто бывала задумчива и даже в домашней жизни, когда ничто ее не стесняло, не могла долго быть оживленной. Грустное, какое-то покорное выражение лица ее тогда не покидало. Уже одно это показывало, что она не была поверхностной.

Она, видимо, много задумывалась над смыслом и обязанностями жизни и своего положения и в этих вопросах была намного общительнее, «сложнее», чем государь, но государь был намного «начитаннее» ее исторически.

Они оба знали, конечно, и имена выдающихся философов, но их учений почти не знали – пробел, скажут, довольно ощутительный для каждого развитого, думающего человека. Но для них, как и для всякого верующего, вся высшая философия жизни заключалась только в религии и в Евангелии, и они оба в своей горячей вере возвышались порою до мистицизма, потому что ни одна религия, и в особенности православная, без мистицизма не завершается.

Мистицизм, конечно, бывает всяких родов, но упрекать, как их упрекали за мистицизм христианский, столь же странно, как и упрекать за христианскую веру.

В Риме в папском восточном институте существует даже особая «кафедра мистицизма». Странная все же кафедра, вероятно, изучающая то, что никогда не поддается изучению. Впрочем, даже не говоря о религии, если вдуматься, можно даже сказать, что все то, что совершается во вселенной, полно мистики. Этого могут не замечать лишь очень поверхностные или очень самоуверенные и чересчур прозаические люди.

И государь, и императрица очень любили чтение, но длинных газетных статей не читали. У них не было на это времени. Государь довольствовался, правда, очень длинными и подробными агентскими телеграммами, которые ему доставлялись без всякой цензуры по несколько раз в день.

Да и газет в комнатах Их Величеств было немного, всего две: «Новое время» и «Русский инвалид», напечатанный на особенно толстой и глянцевитой бумаге. Эти газеты всегда лежали на столе или на фортепиано в комнате императрицы, и государь после завтрака обыкновенно подходил к ним и бегло, стоя, с ними знакомился. В кабинете государя, кроме того, находились московские «Русские ведомости», а также доставлялись и вырезки из других газет.

Выпив кофе и кончив чтение газеты, государь удалялся на короткое время для занятий в свой кабинет, а оттуда на прогулку.

С его уходом расходились и все остальные. Императрица шла в соседний салон, где ее ждал обыкновенно кто-либо из представляющихся, или если ей здоровье позволяло, то выезжала в экипаже, чтобы подышать свежим воздухом. Но чаще она оставалась отдыхать дома.

Во всех случаях при ней всегда находилась очередная великая княжна. Это заботливое дежурство при матери учредили сами великие княжны, не желая, чтобы императрица даже на короткое время могла почувствовать себя одинокой.

Государь на свою дневную прогулку выходил обыкновенно лишь с остальными великими княжнами. В крайне редких случаях приглашался иногда и дежурный флигель-адъютант из числа более знакомых.

Гуляли обыкновенно в обширных дворцовых парках, нередко выходя далеко за их охраняемую ограду. Очень часто ездили на автомобилях по направлению к Павловску, в Стрельну или в другие, еще более отдаленные места.

Иногда в эти же часы государь любил ездить верхом. Для великих княжон эти часы прогулки были самыми оживленными, и они всегда ждали их с нетерпением. Во время войны прогулок у них почти не было, и все свободное время они отдавали лазаретам.

Дежурный флигель-адъютант, если не был приглашен сопутствовать государю, отправлялся обыкновенно сразу после завтрака принимать просителей. Просители, желавшие подать свои прошения в собственные руки государя или лично изложить свою просьбу Его Величеству, собирались не во дворце, а в особом помещении при канцелярии дворцовой полиции, где их выслушивал очередной адъютант государя.

Особых дней на это положено не было, и прием происходил ежедневно. Каждый желающий, если не был злоумышленником, имел свободный доступ на этот прием, и полиции всех родов было строго запрещено оказывать какое-либо противодействие этому праву или «фильтрировать» в своих видах прибывших просителей: дворцовая полиция действительно этому и не препятствовала, в чем я смог убедиться еще ранее по моей прежней продолжительной должности адъютанта великого князя Михаила Александровича.