Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Через его совершенно здоровую сестру принцессу Алису, вышедшую замуж за Людвига Гессенского и ставшую матерью нашей молодой императрицы, она передалась и нашему наследнику. Страдают гемофилией исключительно лишь лица мужского пола; женщины ей совершенно не подвержены. Если женится подобный больной на женщине со здоровой кровью, то все его сыновья будут здоровы, что так важно для престолонаследия. Иначе обстоит дело с его дочерьми. Внешне они также будут совершенно здоровы, но будут иметь склонность, выходя замуж, передавать зачатки этой болезни своему потомству, и притом таким образом, что половина их поколения, как мужского, так и женского, останется совершенно здоровой, а половина будет страдать гемофилией. Распознать же заранее, которая из девушек принадлежит к здоровой половине и которая к половине, обреченной на наследственную передачу болезни, – невозможно 218.

Между собою и отцом дети говорили только по-русски. Девочки с матерью часто по-английски, но в последние годы и они с нею говорили большею частью на русском языке.

В семье маленький наследник был общим любимцем и отвечал своим такой же нежной любовью. Мне часто вспоминается серьезное, почти молитвенное выражение его детского личика, с каким он, будучи еще совсем маленьким, отправляясь ко сну, крестил широким крестом своих родителей и сестер, да и всех тех, кто находился при этом в комнате.

Быть может, многим мои суждения о царской семье покажутся слишком хорошими, а потому и неправдоподобными. Но, спрашивая свою совесть, я снова нахожу, что мои суждения о них справедливы. Я очень любил государя и императрицу, и в их детях, с которыми был дружен, находил благодаря их общительной молодости с большей откровенностью все те качества, которые слишком часто были прикрыты у их родителей.

Пришлось бы много писать о тех стараниях и обстоятельствах, благодаря которым создалась, по моему мнению, такая удивительная, завидная семья.

Но в обществе все же много говорилось о якобы недостаточном образовании царских детей, об их плохих манерах. В особенности указывали на вред постоянного присутствия около наследника простого матроса в качестве его дядьки 219; удивлялись и на полное отсутствие при великих княжнах особой воспитательницы и гувернантки. Действительно, после ушедшей фрейлины Тютчевой при них никого не было.

Сознаюсь, что мне тоже в свое время казалось странным, что великие княжны росли без приставленного к ним постоянного надзора, лишь под наблюдением хорошей, но болезненной матери; такова уж сила привычки к создавшимся обычаям жизни в состоятельных семьях.

Эту мать, императрицу Александру Федоровну, несмотря на все любопытство, которое ее окружало, все же мало знали, а потому и мало любили. К сожалению, как я уже сказал, наше общество и не стремилось ее ближе узнать.

Считая ее не обладающей нужными качествами для русской государыни, ее считали еще менее обладающей качествами воспитательницы.

А она была прежде всего и выше всего только мать, и притом мать в полном объеме этого священного слова, не слепо любившая своих детей, а сознававшая свой долг перед ними и ее новой Родиной.

Она, правда, бывала порою очень снисходительна к их шалостям, но была часто и очень строга, и, несмотря на строгость, она, как и государь, сумела остаться до конца любимым другом своих детей – счастье, которое дается не многим родителям.

Меня часто спрашивали, как отразилось полученное при подобных условиях образование на царских детях? Были ли они достаточно развиты?

На это я отвечал постоянно также вопросом – «что значит «достаточное» развитие?! и куда оно влечет?».

По моему мнению, достаточного развития нет ни у кого – оно у всякого и всегда недостаточно. Чем больше знаешь, тем сильнее сознаешь необходимость дальнейшего знания и вместе с тем глубже понимаешь, что и оно не в силах открыть самую волнующую человека тайну, и его надо заменить чем-то другим.

Я чувствовал только то, что как великие княжны, так и наследник крепко верили в Бога,= и почти не разбирая любили людей. Этого, главного в жизни, пожалуй, не могли бы дать им сами по себе и самые высшие университетские курсы. Эта вера, любовь и жалость проявлялись у них часто наивным, но всегда особенно милым, привлекательным образом.

В скольких случаях мне приходилось быть тому свидетелем.

Они умели находчиво делать добро и подходили к людям с простотою и сердечностью удивительными. Больше всего их притягивали к себе дети, почему-то главным образом дети деревни или низших служащих.

Впрочем, и они сами в своей душе оставались детьми, несмотря на свой уже юношеский возраст, наблюдательность, а порою серьезную вдумчивость.

С тревогой и болью за них я присматривался к зачинавшейся революции. Так хотелось верить, что надвигающаяся буря, ломая деревья, пощадит хоть эти полевые цветки…

Человеческой злобе было угодно другое…

Но довольно – нахлынувшие воспоминания опять отнесли меня слишком далеко в сторону от моего рассказа.

В ту поездку в Шхеры я был для великих княжон еще вновь, и они немного меня чуждались, но к вечеру они уже со мною совершенно освоились.

После обеда на «Штандарте» состоялся оригинальный спектакль.

Маленькие Анастасия и Мария Николаевны играли небольшую французскую пьесу, и играли, по-моему, великолепно, как настоящие актеры, вошедшие в свою роль.

Когда я им это искренне высказал, они смутились, покраснели и бросились от меня в сторону. Они и потом очень не любили, когда их кто-нибудь хвалил.

Вечером, когда мы гуляли с государем по палубе, Его Величество, указывая мне на громадного, толстого, неуклюжего матроса, сказал:

– А вот, Мордвинов, главный друг моего Алексея; Алексей почему-то очень к нему привязан, да и этот толстяк тоже к нему неравнодушен.

Это и был знаменитый боцман Деревенько – сделавшийся впоследствии дядькой маленького наследника.

В тот день я познакомился впервые и с Анной Александровной Вырубовой. Она оказалась моей соседкой за обедом на «Штандарте». Еще на «Полярной звезде», во время танцев, я обратил внимание на очень полную, с простоватым лицом девушку, танцевавшую с большим увлечением. Она часто покидала танцующих, подбегала, как любящая девочка-дочь к матери, к молодой, ласково ей улыбавшейся императрице и делилась с ней своими радостными переживаниями. За столом она была очень со мной любезна, разговорчива, также по-детски весела и порядочно наивна. Помню, что в конце обеда она подарила мне на память «о «Штандарте» и о нашем первом знакомстве» большой пучок роз, находившийся около ее прибора.

Михаил Александрович тогда мне о ней сказал: «Вот, Анатолий Александрович, та особа, про которую так много говорят и которую все почему-то так не любят. Как вы ее находите? По-моему, она совершенно безобидная. Какая-то безалаберная и ветреная, но откровенная. В ней есть много хорошего. Она искренно любит мою belle soeur и брата. Нет, правда, она совсем не опасна. Не верьте тому, что о ней говорят».