Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Пребывание в Шхерах в 1914 году длилось всего 5 дней – 7 июля ожидался уже приезд французского президента, и для этого надо было возвращаться накануне в Петергоф. По окончании всех торжеств предполагалось снова немедленно вернуться в Шхеры, так что почти весь наш багаж оставался на яхте.

Я упоминаю об этом мелком обстоятельстве только потому, чтобы показать, что надвинувшаяся через несколько дней война никем из нас не только не ожидалась, но даже и не предчувствовалась – настолько событие, непосредственно вызвавшее ее, казалось ничтожным, чтобы прибегнуть к такому безумному средству.

А между тем выстрел в Сараеве экзальтированного серба стоил жизни не только одному австрийскому эрцгерцогу, а миллионов жизней других людей, хотя и разных стран, но близкородственных и своей культурой, и своими одинаковыми христианскими верованиями.

Вероятно, все это было ничто в сравнении с человеческою злобою, завистью, жадностью и взаимным недоверием; таким образом, эта война по праву названа кем-то «гражданской войной Европы», и этим объясняется и ее жестокость, и ее безумие.

Конечно, причина причин и этого кровопролития спрятана в глубине тысячелетий, и было бы напрасно, как и несправедливо искать истинных виновников его только в менее отдаленном прошлом.

Наше время, при всех его остальных, весьма неважных качествах, все же возвышается даже над близким к нам концом XIX века. Войны теперь, действительно искренне, не желает почти никто.

Но войны, как и революции, не зависят от желаний большинства, столь могучего, как уверяют, в остальных случаях.

Тут руководят другие, загадочные, глубоко упрятанные в человеческой природе причины. Древняя история Каина и Авеля лишь отчасти проливает на них свет.

Что касается до внешних обстоятельств, непосредственно вызвавших тогда войну, то они выявились вкратце следующим, довольно характерным образом.

Первый выстрел европейской войны, как известно, раздался 15/28 июня 1914 года в Сараеве. Император Вильгельм узнал об этом во время Кильской недели 220и собрался немедленно ехать к Францу-Иосифу, но из Вены его просили почему-то не приезжать, и он, чтобы подчеркнуть свое миролюбивое отношение к создавшемуся положению, уехал на отдых в норвежские фиорды.

Если верить тогдашним газетам, даже в самой Австрии сначала не произошло ровно ничего. Только почти через две недели, 24 июня / 7 июля, собрался австрийский Совет министров, и в отсутствие императора, находившегося в Ишиме, постановил произвести строгое юридическое расследование, стараясь выяснить, насколько в убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда могло быть замешано само сербское правительство 221.

Но этого явного участия установлено не было, да оно, конечно, и не могло иметь места – время, когда официальные правители стран пользовались наемными убийцами для уничтожения своих внешних соперников, давно прошло. К тому же сербское правительство было не о двух головах, чтобы использовать такое вызывающее средство.

К этому средству, вероятно, прибегли другие, всегда далекие от правительства люди. Как показало австрийское судебное разбирательство, к этому делу было прикосновенно и международное масонство. Чиновник австрийского правительства фон (фамилия неразборчива. – Ред.), командированный для расследования преступления с политической стороны, доносил в Вену через 3 дня: «Соучастие сербского правительства в преступлении не только нельзя доказать, но даже предположить. Наоборот, многое говорит за то, что это соучастие следует считать исключенным» 222.

Только в воскресенье 6/19 июля, когда мы находились в Шхерах, был созван в Вене второй совет министров, на котором тайным постановлением было решено послать резкий ультиматум Сербии, уже заранее рассчитанный на его полную неприемственность. К удивлению всех, ответ Сербии был не только благоприятен, но даже в высшей степени предупредителен. Она почти всецело шла навстречу австрийским домогательствам и предлагала весь печальный случай передать на рассмотрение международного суда в Гааге или на рассмотрение других великих держав.

Таким образом, Австрия действовала не под влиянием мгновенно и бурно вспыхнувшего негодования, что было бы извинительно.

У нее был почти целый месяц, чтобы успокоиться и хладнокровно обсудить создавшееся положение, и потому приходится именно только ее одну, если отбрасывать все отдаленные причины, обвинять в сознательном желании нарушить европейский мир.

Эти свои воинственные намерения австрийское правительство к тому же очень долго сохраняло в тайне. Как уверяют сами австрийцы, граф Берхтольд даже не попытался в доверенных переговорах с остальными дружественными Австрии державами выяснить их взгляды на создавшееся положение. Они все были поражены неожиданным ультиматумом.

Даже союзные с Австрией правительства ничего не знали заранее, что, по словам Чернина, произвело страшно тяжелое впечатление на Италию и Румынию.

Из окружавших императора Франца-Иосифа и членов австрийского совета министров только граф Тисса настойчиво предупреждал против резких выступлений и требовал, чтобы, несмотря на всю твердость австрийской ноты, она могла бы быть приемлемой Сербией, и только в противном случае должен был, по его мнению, последовать резкий, ведший к войне ультиматум. «Для всякого человеческого предвидения, – писал он своему императору, – ясно, что подобное нападение на Сербию вызовет вмешательство России, а с ним и мировую войну».

Остальные австрийские деятели, к сожалению, верили в то, во что хотели верить и чего уже давно не могло быть в действительности, – после берлинского конгресса и аннексии Боснии и Герцеговины Россия уже не могла с прежнею, удивлявшей всех покорностью подчиняться австрийским и германским желаниям, да и Франция, хотя постепенно забывала, не могла все же совершенно забыть 70-й год.

Убежденные расчеты тогдашних германских и австрийских дипломатов на полный нейтралитет Англии в равной мере принадлежали лишь к числу самоубаюкивающих средств. Англия еще никому не позволяла безнаказанно увеличивать морскую силу в ущерб ее собственному военному флоту. И не только не позволили бы это сделать английские дипломаты и правительство, но и весь английский народ.

Соревнование в постройке все новых и новых судов ложилось слишком тяжело на спину каждого англичанина, чтобы он не желал, воспользовавшись случаем, раз и навсегда положить этому предел.

Правда, англичане, как бывало не раз, могли бы спокойно предоставить другим уничтожать или уменьшать для них германский флот, но всякий мог понимать, что при сложившейся обстановке без содействия сильного великобританского флота такая возможность была почти исключена.