Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

В среду 9 июля в Петергофском дворце был торжественный завтрак для президента и для прибывших с ним французских моряков.

Завтрак был без дам, так как императрица по нездоровью не могла присутствовать. Сейчас же после этого последовал отъезд в Красное Село на Зарю с церемонией, затем обед в лагере у великого князя Николая Николаевича и спектакль к Красносельском театре.

Вечер в день Зари был тихий, но необычайно душный. Государь был на коне. За ним следовала в коляске императрица с президентом и старшими великими княжнами. Свита следовала верхом по обе стороны царского экипажа.

Объезд бесчисленных войск, выстроенных впереди лагерных помещений, и последовавшая затем Заря длились очень долго и были из-за жары утомительны, но их картина по своей непередаваемой красоте, как и бывшего на следующий день парада войскам, до сих пор осталась у меня памяти. В особенности этот красносельский парад – последняя красивая военная картина старой России. Он был так величественно показателен и наполнял меня как русского такими гордыми уверенными переживаниями.

Да, как я наблюдал, и не меня одного.

Я был дежурным в тот день при Его Величестве, находился вблизи него и видел, что и он был охвачен не менее волнующими чувствами, чем я.

Пуанкаре все время находился без шляпы, не отрывая глаз от проходивших мимо русских войск, и из-за этого лишь изредка, почти не оборачиваясь, обменивался короткими впечатлениями с сидевшей около него императрицей.

Тот, кто с иронией отзывается о всяких военных парадах и говорит, что они лишь пустое препровождение времени, ничего не показывают и ничего еще не доказывают, все же во многом не прав.

Если такое торжественное прохождение перед своим верховным вождем многочисленных войск действительно еще не может доказать их особенное мужество, военное искусство и выносливость, то все же эта картина невольно волнующа. Она наглядно показывает всю красоту цвета нации и явленную этой нацией возможность ее сплоченности, а следовательно, и ее силы.

Ни одно из столь любимых в наши дни показательных шествий «пролетариата» с красными флагами и плакатами или других невоенных корпораций, как бы многочисленны они ни были, не дает и намека на подобное впечатление. Толпа всегда останется толпою, какою бы организованностью или пафосом она ни обладала.

Уже в одних несомых ею плакатах, несмотря на их громкие фразы, чувствуются лишь самолюбивые побуждения материального свойства. Это обыкновенно не призыв к единению и возвеличению Родины, а крик зависти, злобы и раздора. В сравнении с незыблемой святостью войсковых знамен и штандартов подобные плакаты справедливо заслужили название «тряпок».

В тот же день, в четверг 10/23 июля, после красносельского парада вечером последовал прощальный обед, данный Пуанкаре в честь Их Величеств на броненосце «La France» и отбытие французского президента, как предполагалось, с ответными визитами в Стокгольм, Копенгаген и Христианию.

Переезд на этот обед, на рейд в Кронштадт, в полном составе, но без наследника, царская семья совершила опять на «Александрии». Маленькая яхта на этот раз была переполнена, так как государь пригласил следовать с собою и остальных великих князей и княгинь.

Помню, что тогда с нами ехали: великие князья Николай Николаевич, Николай Михайлович, Павел Александрович; великие княгини Мария Павловна, Анастасия и Милица Николаевны, французский посол Палеолог и, кажется, Извольский и Сазонов.

На яхте же находился и представитель (даже, кажется, сам директор) французского телеграфного агентства.

Небольшая буря, бывшая опять днем, вскоре улеглась. Теплый вечер с ласкающим ветерком делал этот морской переход особенно приятным. Все были хорошо настроены, оживленно обменивались впечатлениями, и только среди прибывших на яхту французских представителей печати и директора телеграфного агентства мы, свита, заметили какое-то смущение и непонятное нам беспокойство.

Помню, что над их бросавшимся в глаза замешательством мы даже немного посмеивались и говорили шутя, что, «вероятно, при существующей во Франции борьбе партий получилось известие, что Пуанкаре больше не президент, и вместо него выбран другой, или что-нибудь подобное в таком роде».

На самом деле, как я это теперь сопоставляю, это и был тот момент, когда французы первые получили тогда известие о вручении Австрией ультиматума Сербии. Судя по рассказу бывшего австрийского посланника в Сербии генерала Гизль, ему было предписано по телеграфу из Вены отложить вручение ультиматума до 6 часов вечера [10], чтобы французский флот успел уйти из Кронштадта, и тем не дать возможности России и Франции немедленно сговориться об ответе.

В данном случае австрийцы были плохо осведомлены и ошиблись на несколько длинных часов. Впрочем, и сама эта уловка была довольно наивна и недостойна серьезного положения: в те часы, да и позже Россия и Франция могли только сговариваться о способах сохранения мира.

Помню и то, что, вступая на яхту, мне передали как дежурному флигель-адъютанту для вручения Его Величеству без всякого предупреждения толстый пакет, заключавший пачку, как казалось, обычных в этот час агентских телеграмм.

Государь в то время был занят разговором на палубе с великими князьями и Палеологом и сказал мне: «Пожалуйста, Мордвинов, положите эти телеграммы пока в каюте на мой стол. Это, вероятно, агентские. Вряд ли в них имеется что-нибудь важное».

Но в них на этот раз было, как мне думается, не только важное, но и роковое.

Прощальный обед происходил на палубе громадного французского броненосца и, надо сознаться, был великолепен как своим роскошным, продуманным убранством, освещением, так и изысканным меню.

Всю обстановку для него, употреблявшуюся только в исключительных случаях, французы привезли с собою из Парижа. Часть ее, наверное, помнила еще французских королей.

Число приглашенных было сравнительно велико. Стол был длинный, и над ним высились жерла громадных морских орудий. Лишь одни эти пушки напоминали мне в то время почему-то назойливо о войне и казались мне совершенно лишними в этой мирной гармонии цветов и запахов тихой ласкающей ночи.

Моим соседом по столу оказался chef de Protocol. Перед тем как сесть за стол, он озабоченно почему-то посматривал на меня и вдруг воскликнул:

– Как?!! В такой памятный для французов день, находясь у нас, вы, адъютант императора, не имеете ордена Франции? Неужели вам его не успели вручить при входе на корабль… Какая непростительная оплошность с нашей стороны. Я знаю, что орден вам пожалован. Но мы сейчас это исправим.

И он снял со своей груди имевшейся у него орден Почетного легиона и прикрепил его на мне…