Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Впрочем, финансовая политика страны Советов «яркую и певучую» часть её населения совершенно не интересовала. А Лили Брик в той первомайской дискуссии с наркомом вообще участия не принимала, так как ещё в середине апреля она вновь уехала в Ригу Не назвал Асеев и Льва Гринкруга, который как старый и добрый приятель Бриков тоже присутствовал на встрече с Луначарским.

Произошли некоторые изменения и в статусе приятеля Осипа Брика Генриха Ягоды. 22 апреля 1922 года в ГПУ был издан приказ № 53, четвёртый параграф которого гласил:

«Ввиду перегруженности работой по Секретно -

Оперативному Управлению и Особому отделу ГПУ, тов. Ягода освободить от несения обязанностей Управляющего Делами ГПУ, с оставлением во всех занимаемых им должностях».

То есть Ягоду освободили от хлопотных забот главного распорядителя хозяйственной текучки в ГПУ, оставив ему лишь «секретно-оперативные» и «особые» дела. Гепеушники как раз приступали тогда к созданию «подпольных антисоветских организаций». Эту идею (и мы уже говорили об этом) подал бывший товарищ (заместитель) министра внутренних дел царской России Владимир Фёдорович Джунковский, ставший одним из ближайших советников Дзержинского. Он предложил не ловить антисоветчиков поодиночке, а организовывать мнимые «подполья», с их помощью снабжать дезинформацией всех врагов советской власти и отлавливать обманутых шпионов и диверсантов целыми группами.

2 мая вслед за Лили Юрьевной в Латвию отправился и Маяковский. Янгфельдт пишет:

«Это было его первое заграничное путешествие. Официально он уехал как представитель Наркомпроса – таким образом, благодаря Луначарскому, у Лили и Маяковского появилась возможность провести вместе девять дней в рижской гостинице „Бельвю“».

Здесь хорошо информированный Янгфельдт, пожалуй, сильно заблуждается. Луначарский не был тем человеком, который выдавал разрешения на выезд за границу. Большевики, даже занимавшие весьма ответственные посты, сами просили своих вождей отпустить их в поездку за рубеж. Приведём всего один пример (забежав для этого немного вперёд).

Когда (в 1925-ом) собрался поехать за границу сам нарком Анатолий Луначарский, то этот вопрос решался на заседании политбюро (5 марта) в присутствии Сталина, Бухарина, Томского, Дзержинского, Молотова и Фрунзе:

«17. О поездке т. Луначарского за границу».

Протокол как всегда сух и немногословен. Куда собирался поехать Луначарский, зачем, и что говорили по поводу его просьбы члены политбюро, в документе не указано. Зато на этот раз вердикт высшей партийной инстанции довольно многословен:

«17. Отклонить просьбу о поездке т. Луначарского за границу».

А прошение о поездке за рубеж Сергея Есенина члены политбюро вообще не рассматривали.

Почему?

2 мая 1922 года Сергей Есенин женился на Айседоре Дункан.

Илья Шнейдер:

«Накануне Айседора смущённо подошла ко мне, держа в руках свой французский „паспорт“.

– Не можете ли вы немножко тут исправить? – ещё более смущаясь, попросила она.

Я не понял. Тогда она коснулась пальцем цифры с годом своего рождения…

– Но, по-моему, этого вам и не нужно.

– Это для Езенин, – ответила она. – Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но она тут написана… и мы завтра дадим наши паспорта в чужие руки. Ему, может быть, будет неприятно. Паспорт же мне вскоре не будет нужен. Я получу другой.

Я исправил цифру».

Матвей Ройзман:

«Правильный год рождения Дункан – 1878, Шнейдер поправил эту цифру на 1884, то есть омолодил Дункан на шесть лет, и по паспорту ей было всего тридцать восемь. (Она и выглядела не старше!) Влюблённый в Айседору Сергей торжествовал, понимая, что его мечта о сыне сбудется».

На следующий день, 2 мая, в доме № 3 по Малому Могильцовскому переулку Хамовнический загс Москвы зарегестрировал брак советского поэта и иностранки-танцовщицы.

Илья Шнейдер:

«Загс был сереньким и канцелярским. Когда их спросили, какую фамилию они выбирают, оба пожелали носить двойную фамилию – Дункан-Есенин. И так записали в брачном свидетельстве и в их паспортах…

– Теперь я – Дункан! – кричал Есенин, когда мы вышли из загса на улицу».

Надо полагать, сочиняя «Пугачёва» и мысленно примеряя на себя образ крестьянского вождя, взявшего себе чужое имя, поэт не раз повторял строки:

Теперь этой семейной паре предстояла поездка за рубеж.

Но вспомним уже приводившиеся нами слова Аркадия Ваксберга об отъезде за границу Эльзы Юрьевны Каган:

«Из совдепии не выезжали – из неё бежали, рискуя жизнью и не ведая о том, что ждёт беглеца впереди. <���…> А вот Эльза уезжала, как уезжают все нормальные люди в нормальной стране в нормальные времена. История её отъезда полна неразгаданных до сих пор загадок. Ни на один вопрос, который естественно возникает, нет ответов. Впрочем, и вопросов этих почему-то никто не поставил. Ни тогда, ни потом».

Давайте эти вопросы – уже в отношении Есенина – поставим.

Как вообще могла произойти женитьба советского гражданина и иностранки?

Почему на пути осуществления этой затеи, совершенно невероятной в тогдашней стране Советов, не встретилось никаких препятствий?

Почему Александра Блока (и многих других) за границу не выпускали, а Сергея Есенина отпустили сразу?

Ведь всё происходило как бы просто и естественно: влюбился, сделал предложение, получил согласие и женился. Как в любой свободной демократической стране. Но в Советской

России был установлен жесточайший режим диктатуры пролетариата. Известнейших людей выпускали за рубеж только с дозволения членов политбюро ЦК РКП(б). А кандидатура Есенина в Кремле не обсуждалась.

Почему?

Не потому ли, что женитьба поэта и его поездка за рубеж были устроены чрезвычайным ведомством?

Эльза Каган и её мать отправились за рубеж с явного одобрения ВЧК. Александр Кусиков поехал за границу тоже в качестве чекистского агента. Какие же могут быть сомнения относительно того, что с некоторого момента и Сергей Есенин стал «солдатом Дзержинского », а его жизненные поступки принялась определять Лубянка?

ГПУ, Иностранный отдел которого возглавил Меер Трилиссер, задумало грандиознейшую акцию. На Западе перед Айседорой Дункан легко распахивались двери, в которые входили лишь избранные. В их числе мог оказаться и Сергей Есенин. Отсюда, надо полагать, у чекистов и возникла мысль, чтобы поэт взял фамилию жены-иностранки.