Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

ТРЕТЬЕ ОТДЕЛЕНИЕ

1. Хвост задрала заря.

2. Выкидыш звёзд.

Вечер ведут поэты Есенин, Мариенгоф

и писатель Колобов.

Билеты расхватываются».

Это мероприятие проходило в кинотеатре «Колизей», переименованном в театр имени Свердлова. Присутствовавшая на нём ростовчанка Н.О.Александрова писала:

«Помню вечер Есенина, единственный его вечер в Ростове, на который, польстившись мальчишески вызывающими афишами, собралась в большинстве буржуазная публика, собралась поскандалить и отвести душу на заезжем из Москвы поэте. Но не долго пришлось ей свистеть, очень скоро весёлые реплики сменились внимательной тишиной. Есенин читал „Пантократор“. Это там, прощаясь с ладанным богом „Радуницы“, он говорит:

Есенин читал, и правая пригоршня его двигалась в такт читке, словно притягивая незримые вожжи».

Но не везде имажинистов встречали так приветливо. В Новочеркасске газета «Красный Дон» опубликовала заметку называвшуюся «Шарлатаны? Сумасшедшие?». В ней говорилось:

«Товарищи! Новочеркасские граждане! К вам едут люди, чтобы плюнуть вам в лицо… Не только плюнуть, но ещё, когда вы будете стирать с лица своего плевок, вытащить из вашего кармана деньги… В Ростове, в театре имени Свердлова, появляется на стенах афиша… И в первый же вечер собирают 150 000 народных денег в свой карман. Как? Чем? Каким творчеством? Они – имажинисты…

Неужели же эти шарлатаны, или сумасшедшие, или преступники – всерьёз совершают по России какую-то культурно – просветительскую командировку!?.. И неужели Советская власть Новочеркасска окажется бессильной? И наши граждане пойдут, чтобы им – гражданам – плюнули в лицо? И эта мерзость будет совершаться в театре – Ленина? Троцкого? Луначарского ?»

Прочитав статью, Колобов тут же велел «отбыть с первым уходящим поездом».

Жизнь наглядно продемонстрировала «вольнодумствовавывшим» имажинистам, что время озорства подошло к концу, и что от красной большевистской конницы их не спасёт даже вагон-салон их друга-чекиста.

Когда поезд тронулся, Есенин увидел в окне вагона жеребёнка, пытавшегося догнать поезд, и написал стихотворение «Сорокоуст»:

А друг Есенина поэт Алексей Ганин в тот момент писал совсем иное:

Тем же летом 1920 года завершилось пребывание в Москве «футуриста жизни» Владимира Гольдшмидта. Об этом – Матвей Ройзман:

«Это случилось в жаркий июльский день… Из одного подъезда на Петровке вышел в костюме Адама футурист жизни, первый русский йог Владимир Гольцшмидт, а вместе с ним – две девушки в костюмах Евы. Девушки понесли, держа за древки, над головой шагающего футуриста жизни белое полотнище, на котором крупными чёрными буквами было намалёвано: Долой стыд !" Первый русский йог стал зычно говорить, что самое красивое на свете – это человеческое тело, и мы, скрывая его под одеждой, совершаем святотатство. Разумеется, толпа окружила голых проповедников и с каждой минутой росла…

В это время подоспели милиционеры и доставили всех троих в 50-е отделение милиции, которое тогда помещалось в Столешниковом переулке… Футурист жизни и его спутницы… после суда были высланы из Москвы с правом жительства повсюду, кроме шести столиц наших республик («минус шесть»). В провинции первый русский йог начал выступать в роли фокусника, гипнотизёра и в заключение программы разбивал о свою голову разные предметы».

Летом 1920 года харьковчанка Раиса Черномордик (та самая, которой предстояло стать Ритой Райт) перевела на немецкий язык несколько стихотворений Маяковского. Ей непременно захотелось прочесть то, что у неё получилось, самому автору, который в её воображении вырисовывался таким: «Маяковский представлялся огромным, громкоголосым, почему-то обязательно рыжим и не особенно стесняющимся в выражениях.

Так буквально и всерьёз я воспринимала его по его ранним стихам».

Она приехала в Москву, которая встретила её такой:

«Москва в июле двадцатого года была очень тихой, бестрамвайной, безмагазинной. После дождя – непролазная грязь, звонко шлёпают по ней деревянные подошвы…

На Сухаревке у красной квадратной башни продавали горсточками сахар и пачками – валюту, старые барыни торговали страусовыми перьями, кружевами, бисерными сумочками, а рядом горланили, судились и рядились какие угодно осколки и ошмётки какого угодно прошлого.

Ещё не начался НЭП, ещё разворачивали длинные ленты дензнаков и в каком-то клубе ставили скетч про белых эмигрантов, у которых умер дядя в «Рюсси Совьетик».

– О, кель бонёр, какое счастье! Он нам оставил пять миллионов!

На этой реплике занавес опускался, и весь зал долго и дружно хохотал: в те дни пара чулок стоила миллиона полтора !»

Узнав, как найти Маяковского, Рита Райт из телефонной будки, стоявшей на Моховой улице, позвонила в РОСТА и сказала, что у неё есть переводы стихов, которые она хочет показать автору Её пригласили зайти.

«От Моховой до Малой Лубянки я неслась бегом. Наконец, я в РОСТА – в канцелярии, в коридоре, у двери художественного отдела.

Дверь закрыта. Стучу.

– Войдите.

Ив большой комнате у длинного стола, заваленного плакатами, я увидела огромного бритоголового человека. Смущённо улыбаясь, как провинившийся гимназист, он смотрел на рыжую тоненькую женщину, которая явно за что-то его отчитывала.

Это было так неожиданно, так разительно расходилось с моим представлением о Маяковском, что я растерянно остановилась в дверях.

Маяковский обернулся. Я назвала себя.

– Вот, Лиличка, я тебе говорил: товарищ переводит мои стихи. Я-то по-немецки не очень, а Лиля Юрьевна послушает.

– Ну, читайте! – сказала Лиля и улыбнулась.

Я прочла какие-то пробные отрывки… По ритму, по созвучиям вышло похоже, поэтому на слух понравилось Маяковскому.