Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Маяковский сразу предложил перевести «Третий Интернационал»… Лиля Юрьевна спросила, какие ещё языки я знаю.

Услышав про английский и французский, Маяковский сказал:

– Слушайте, а что если попробовать перевести подписи для завтрашнего «Окна»?

Мне выдали текст стихов…

Когда я собиралась уходить, он сказал:

– Значит, завтра будем ждать, – вы обязательно сделаете!

– Не знаю… Если выйдет…

– Надо, чтоб вышло.

Это был уже приказ.. .»

На следующий день Рита Райт принесла переводы. Для их проверки Маяковский привлёк всех «ростинцев», знавших иностранные языки. После всеобщего одобрения подписи на немецком, английском и французском языках пошли в работу.

«Вскоре я стала „постоянной внештатной сотрудницей художественного отдела Российского телеграфного агентства РОСТА“, как значилось в выданном мне удостоверении».

А Маяковский тем временем сочинил стихотворение, ставшее для него на какое-то время программным.

Художник Пётр Келпи, когда-то готовивший семнадцатилетнего Владимира Маяковского к поступлению в Училище живописи, ваяния и зодчества, вспоминал:

«… я был на вечере в Доме учёных. Маяковский читал «Необычайное приключение» – про солнце».

Поэт, назвавший себя в «Человеке» не кем-нибудь, а « глашатаем Солнца», на этот раз сделал светило главным героем своего стихотворения. Начиналось оно так:

И дачник Маяковский вдруг принялся зазывать Солнце к себе в гости, жалуясь при этом на свою жизнь и довольно грубовато обращаясь к светилу:

Года ещё не прошло, как поэт стал работать в Российском телеграфном агентстве, а он уже заявлял Солнцу, «что-де заела Роста». Но светило признало его равным себе и обратилось к нему по-большевистски, назвав « товарищем »:

Поэтому и стихотворение заканчивалось торжественным заявлением:

Пётр Келин:

«Мне стихи не понравились. Когда он кончил, я встал и пошёл к выходу. Он увидел меня и кричит вслед с эстрады:

– Пётр Иванович! Что же вы уходите?

– Да не понимаю я этого.

А он в ответ:

– Когда я у вас в студии учился, тоже не понимал, так ведь не уходил же.

Но я всё-таки ушёл».

Даже далёкий от политики художник не поддержал стремление поэта фанфарно-торжествующе славить большевистский режим. А ведь именно такие нотки звучали в этих стихах Маяковского, отражая новый жизненный статус его и Бриков.

Бенгт Янгфельдт:

«За короткое время жизнь Осипа – а заодно и Маяковского и Лили – изменилась в корне… Теперь Осип был не просто членом всё более могущественной партии, но и солдатом армии, главная задача которой состояла в защите государства и партии от врагов – реальных и столь же часто вымышленных».

Первым и весьма существенным изменением в жизни Бриков и Маяковского стало улучшение жилищных условий – им пообещали квартиру.

Тем временем проходивший в Москве и Петрограде (в конце июля и в начале августа) Второй конгресс Коминтерна настоятельно порекомендовал всем компартиям мира «ускорить революцию ».

1 августа 1920 года Временный революционный комитет Польши (Польревком) опубликовал написанное Феликсом Дзержинским «Обращение к польскому рабочему народу городов и деревень», в котором объявлялось о создании Польской Республики Советов, а солдаты Войска Польского призывались к мятежу против режима Пилсудского.

А жизнь поэтессы Анны Ахматовой, уже два года носившей фамилию мужа (учёного-ассиролога) и именовавшейся Анной Шилейко, была по-прежнему чрезвычайно трудной. Тогдашний знакомый их семьи, Павел Николаевич Лукницкий, записывал в дневнике:

«Летом (в августе 1920) было критическое положение: Шилейко во „Всемирной литературе“ ничего не получал: „Всемирная Литература“ совсем перестала кормить. Не было абсолютно ничего. Жалованья за месяц Шилейке хватало на 1/ 2дня (по расчёту). В этот критический момент неожиданно явилась Н.Павлович с мешком риса от Л< арисы> Р<���ейснер>, приехавшей из Баку».

Поэтесса Надежда Павлович приехала в Петроград по поручению правления Союза поэтов с тем, чтобы помочь в организации отделения Союза, председателем которого был избран Александр Блок. 4 августа состоялся приём в Союз новых членов (в том числе и Ларисы Рейснер). Представляя вновь принятых поэтов, Александр Блок сказал:

«… современная российская жизнь есть революционная стихия… Они дышат воздухом современности, этим разреженным воздухом, пахнущим морем и будущим. Настоящим и дышать почти невозможно, можно дышать только этим будущим».

Видимо, об этом же говорили Александр Блок и Лариса Рейснер, совершая каждодневные прогулки по августовскому и сентябрьскому Петрограду на лошадях, которые «организовала» Рейснер. Об этом – Лев Никулин:

«Петербужцы много злословили по поводу прогулок верхом на вывезенных с фронта лошадях, – эти " светские " прогулки Ларисы Рейснер и Блока в то время, когда люди терпели лишения, были неуместны».

Галина Пржиборовская в книге «Лариса Рейснер» добавляет:

«От бесед с Блоком она могла пойти на матросские танцульки, где, переодетая в простую барышню, крыла матом, чтобы не раскрылся обман, если вдруг кто-то выскажет предположение, что видел её в Адмиралтействе. Об этих танцульках рассказывал сопровождавший её Всеволод Рождественский, переодетый матросом. Поэзия для неё – страсть, но и всевозможные танцы – тоже страсть».

Что же касается риса, доставленного Анне Шилейко (Ахматовой), то о нём – Павел Лукницкий:

«Мешок риса от Реснер разошёлся почти весь по соседям, которые болели дизентерией. Себе, кажется, раза два сварила кашу».

В тот момент Ахматовой ещё раз повезло – ей для супа дали корешков с огорода. Но варить суп было не на чем, и она пошла готовить обед к знакомому.

Павел Лукницкий:

«Вернулась с кастрюлькой, завязанной салфеткой, и застала у себя Л.Рейснер – откормленную, в шёлковых чулках, в пышной шляпе. Л.Рейснер пришла рассказывать о Николае Степановиче. Она была поражена увиденным: и этой кастрюлькой, и видом Л<���нны>Л<���ндреевны>, и видом квартиры, и Шилейко, у которого был ишаис, и который был в очень скверном состоянии. Ушла. А ночью, приблизительно в половине двенадцатого, пришла снова с корзиной всяких продуктов…