Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

В Москве дипломатов встречал и провожал Маяковский. Лев Никулин, тоже включённый в состав дипломатической миссии, потом писал:

«Провожали нас так, как… в рискованную разведку. Владимир Владимирович простился с благожелательным любопытством».

А 16 апреля с Казанского вокзала Москвы отправился железнодорожный состав, к которому был прицеплен «спецва-гон» Григория Колобова. В нём (кроме хозяина и обслуживавшего персонала) находились Сергей Есенин и его закадычный друг Яков Блюмкин. Они направлялись в далёкий Туркестан.

В пути Есенин дописывал стихотворную пьесу «Пугачёв». А Блюмкин наверняка рассказывал поэту о зигзагах своей биографии. О том, как, отправляясь в германское посольство, он подделал подпись Дзержинского, как убивал посла, как побывал в застенках ВЧК, как его осудили на принудительные работы и как отпустили на свободу. Вполне возможно, что из этих рассказов и возникли есенинские строки «про отчаянного негодяя и жулика Хлопушу»:

Ведь именно этого каторжника (Афанасия Тимофеевича Соколова по кличке Хлопуша) оренбургский губернатор Иван Андреевич Рейнсдорп послал поймать, скрутить и привезти в Оренбург Пугачёва, сказав посланному:

Но Хлопуша стал верным сподвижником Пугачёва. Точно так же, как Блюмкин стал активным большевиком и другом Есенина, вызволявшим поэта из застенков ВЧК.

Любопытная деталь! Во втором действии нового варианта «Мистерии-буфф» были строки, чем-то очень похожие на есенинские. Там « Человек будущего», обращаясь к «нечистым», говорил:

Из воспоминаний Риты Райт (о 1921 годе):

«В июле должен был собраться Третий конгресс Коминтерна.

В начале апреля с утра позвонил Маяковский: «Немедленно приезжайте – очень важное дело».

Через полчаса я узнала, что "Мистерию-буфф "будут ставить в честь Третьего конгресса на немецком языке, и что перевод хотят поручить мне.

Надо было видеть Маяковского, радостного и взволнованного, надо было знать, с какой горячностью он говорил о грандиозном спектакле, который будет поставлен в цирке, с сотнями актёров, с балетом и музыкой, чтобы понять, почему я смогла – худо ли, хорошо ли – за десять дней перевести всю «Мистерию»…

Когда накапливалось несколько сцен, я читала их Маяковскому, Лиле Юрьевне и Брику.

Маяковский прохаживался по комнате, хмурясь, улыбаясь. Он не понимал по-немецки, но отлично улавливал звучание, рифму, ритм.

Надо сказать, что у него было совершенно сверхъестественное восприятие звуковой ткани любого языка. Стоит только посмотреть, как органически вжились иностранные слова и целые фразы в его стихи, как он чувствовал дух языка, даже почти не зная его».

В самом конце апреля наконец-то тиражом в 5000 экземпляров вышла поэма «150 000 000» (без указания имени автора). Для комфутов это был хороший повод дать о себе знать. И они послали только что вышедшую книгу вождю страны Советов.

Это был невероятно смелый и отчаянный поступок – отправить Ленину поэму в которой говорилось о том, как восставшие россияне под предводительством некоего Ивана (Нестора Махно?) свергают самого Владимира Ильича и установленную им советскую власть. Ведь вождь мог разгадать иносказательность тщательно закамуфлированной истории!

Но любивший неожиданные шутки поэт-футурист всё-таки решил рискнуть. И написал на обложке:

«Товарищу Владимиру Ильичу с комфутским приветом

Владимир Маяковский».

Чуть ниже подписались Лили и Осип Брики, поэт Борис Кушнер, глава Центропечати Борис Малкин, художники Давид Штеренберг и Натан Альтман.

Ленин посланную ему книгу получил, прочёл и… Об этом – Луначарский:

«"Сто пятьдесят миллионов "Владимиру Ильичу определённо не понравилась. Он нашёл эту книгу вычурной и штукарской».

То есть Ленин очень точно охарактеризовал стиль поэмы. Вполне возможно, что он даже не прочёл её до конца – «вычурность и штукарскарство» были заметны с самых первых четверостиший, так что читать все главы было совсем не обязательно. И это спасло комфутов – над причудливыми выходками можно было посмеяться, а самого «штукаря» основательно пожурить. А антибольшевистскую суть, заключённую в семи главах этого произведения, Владимир Ильич не заметил.

А в Театре РСФСР Первом всё уже было готово к показу спектакля «Мистерия-буфф». И вот тут-то до театра и докатились раскаты грома, шедшие от Владимира Ильича, решившего в корне пресечь «вычурность» и «штукарство». В статье «Только не воспоминания…» Маяковский написал:

«Парадный спектакль… был готов. И вот накануне приходит новая бумажка, предписывающая снять „Мистерию“ с постановки, и по театру РСФСР развесили афиши какого-то пошлейшего юбилейного концерта. Немедленно Мейерхольд, я и ячейка театра двинулись в МК. Выяснилось, что кто-то обозвал „Мистерию“ балаганом, не соответствующим торжественному дню, и кто-то обиделся на высмеивание Толстого…

Была назначена комиссия под председательством Драудина. Ночью я читал «Мистерию» комиссии. Драудин, которому, очевидно, незачем старые литтрадиции, становился постепенно на сторону вещи и под конец зашагал по комнате, в нервах говоря одно слово:

– Дуры, дуры, дуры!

Это по адресу запретивших пьесу».

Теодор Янович Драудин – латышкий стрелок, член РСДРП с 1907 года.

И 1 мая премьера состоялась.

Театровед Александр Вильямович Февральский (Якоби) вспоминал:

«Отзвучала речь представителя первомайской комиссии, обратившегося к зрителям со словами о международном празднике трудящихся, погас и снова зажёгся свет на сцене, и актёр в синем рабочем костюме, изображавший батрака, вышел на авансцену и произнёс первые слова пролога:

Через минуту

мы вам покажем… —

погрозил публике кулаком и, сделав небольшую паузу, как бы с облегчением (не так, мол, страшно) закончил фразу:

«Мистерию-буфф».

Эта шутка сразу определила стиль спектакля, построенного, как и пьеса, в духе народного уличного театра, балагана».

Но Ленин этот спектакль так и не посмотрел – ему вполне хватило чтения поэмы «150 000 000», чтобы создать себе окончательное представление о Маяковском и его творчестве.