Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Всё то, что прозвучало после этого монолога, Якову Блюмкину не понравилось. Его слова (в пересказе Есенина) передал Матвей Ройзман:

«– Зачем ты написал о Пугачёве? – спрашивает. – Есть более колоритная фигура, Борис Савинков! Материалу сколько угодно! Одним словом, садись и пиши. Нашёл дурака! Жалко, что я его воткнул в мою «Ассоциацию вольнодумцев». Да ведь в таком типе сразу не разберёшься».

Напомним, что свои воспоминания Ройзман писал десятилетия спустя после тех событий, о которых говорил, когда ни Блюмкина, ни Есенина уже не было в живых. Поэтому понятно, почему Есенин называет Блюмкина «типом». Ройзман знал, что проверить его невозможно, да и никто заниматься этим не стал бы. В те годы считалось, что «враг народа» просто обязан был сбивать с толку поэта-имажиниста.

В Москву Есенин возвращался без Блюмкина. Тот отправился на восток, и там в качестве командира 61-й бригады, участвовал в боях против воинских соединений барона Романа Фёдоровича фон-Унгерна.

Владимир Маяковский, ободрённый положительными рецензиями на поставленный по его пьесе спектакль, но ничего не знавший о том, как отреагировал на «150 000 000» Владимир Ильич, обратился в Госиздат с предложением напечатать «Мистерию-буфф». И получил категорический отказ. Владимир Владимирович обиделся и написал очередную жалобу, которую отправил в Юридический отдел Московского Городского Совета Профессиональных Союзов (МГСПС):

«Обращаю Ваше внимание на расправу, учинённую Государственным издательством надо мной – работником поэтического труда …»

Далее излагалась суть дела:

«Председатель коллегии Госиздата тов. Мещеряков мне сказал, что пьеса рабочим непонятна, ему лично она не нравится, что статьи и анкеты (собранные в театре анкеты блестяще подтвердили понятность, нужность и революционность „Мистерии“) не убедительны, так как статьи пишет советская интеллигенция, а анкеты заполняют советские барышни, а его может интересовать только мнение рабочих. Тов. Мещеряков предложил устроить спектакль исключительно для рабочей аудитории и позвать его, чтобы он лично убедился в производимом впечатлении.

Я заявил тов. Мещерякову, что нравится ли ему пьеса или нет – меня не интересует. Пьесы пишу не для Госиздата, а для РСФСР, но для испытания последнего средства согласился».

Напомним, что этот «тов. Мещеряков» был тем самым Николаем Леонидовичем Мещеряковым, который в 1919 году не разрешил печатать в газете «Правда» стихотворение Сергея Есенина «Небесный барабанщик».

Актриса Мария Суханова:

«Были попытки со стороны недоброжелателей доказывать, что спектакль непонятен рабочим. В конце мая театр дал спектакль специально для рабочих-металлистов. Спектакль принимался „на ура!“.

Маяковский был приподнят и взволнован».

Но Николай Мещеряков на тот спектакль не пришёл. И Маяковский в своей жалобе написал:

«После спектакля, прошедшего под шумное одобрение зала, была единогласно принята резолюция, в которой „Мистерия“ приветствовалась как пролетарская пьеса, требовалось её издание в возможно большом количестве экземпляров и выражалось негодование по поводу госиздатского отношения к „Мистерии“…

Мне эта комедия надоела…

Прошу Вас расследовать это дело, принудить Государственное издательство оплатить мой труд и привлечь к законной ответственности руководителей Госиздата…».

Показом спектакля рабочим-металлистам дело не ограничилось – 6 июня 1921 года в московском Доме печати состоялся ещё и диспут о «Мистерии-буфф». Рижская газета «Новый путь» в номере от 26 июня сообщала:

«Докладчик, не отрицая несовершенства „Мистерии“, указал на общественное значение драматического опыта Маяковского. Маяковский шагает в ногу с современностью – в этом его заслуга…

Содокладчики и оппоненты внесли ряд корректив… Некоторые из них, как например, режиссёр Сафроновского театра Эггерт, склонны были видеть в постановке «Мистерии-буфф» на сцене 1-го театра РСФСР победу исключительно Мейерхольда, отводя Маяковскому роль поставщика «сырого материала». Художник-имажинист Г.Якулов задорно обрушился на декоративную часть постановки.

Оппонентам отвечал В.Маяковский. Диспут затянулся до глубокой ночи».

В уже упоминавшейся нами заметке в Иваново-вознесенской газете «Рабочий край» Дмитрий Фурманов тоже высказался о том диспуте:

«Спор шёл не о пьесе, а о школах. Надо было послушать и посмотреть, как рьяно кидались одни на других. Победы, конечно, нет ни там, ни здесь. Во всяком случае, новый театр Грозы и Бури имеет своё несомненное и большое будущее. Его нельзя отшвырнуть как заблуждение, он корнями весь в нашей героической пролетарской борьбе».

В ту пору в Москве шёл спектакль по пьесе Луначарского «Канцлер и слесарь». По словам Асеева, Маяковский, даря наркому отпечатанный экземпляр поэмы «150 000 000», задумался:

«Какую надпись сделать, достойную Луначарского и не умаляющую Маяковского? Маяковский пишет на титульном листе: "Канцлеру от слесаря "».

На самом деле надпись была такой:

«Канцлеру – слесарь, Анатолию Васильевичу Луначарскому. Маяковский».

Наталья Розенель дала этим словам пояснение:

«Эта надпись сделана карандашом. Под ней можно различить следы другой надписи, стёртой резинкой: „Канцлеру смиренный слесарь“…

Анатолий Васильевич показывал мне автограф, никак его не комментируя…

Маяковский, как я думаю, и не видел и не читал пьесы «Канцлер и слесарь», которая с большим успехом шла в театре Корша в Москве и почти во всех городах Союза. Близкие поэта подтверждают, что он чрезвычайно редко бывал на театральных спектаклях. Просто высокое официальное положение наркома навело Маяковского на это сочетание слов, напечатанных на многочисленных афишах, расклеенных по городу. Наркому дарит свою книгу рабочий поэт. Канцлеру – слесарь. Так, по-видимому, понимал это и Анатолий Васильевич. Здесь был оттенок лёгкой иронии, особенно в первом варианте «смиренный слесарь», но не было желания уязвить».

В тот момент Есенин и его товарищи-имажинисты тоже были подвергнуты жёсткой критике. Первый номер журнала «Печать и революция» поместил статью Луначарского «Свобода книги и революция», в которой имажинисты назывались шарлатанами. Вернувшийся из Ташкента Есенин, по словам Матвея Ройзмана, был возмущён до предела: