Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой

От Держановского телеграммы нет.

Дни проходят в томительном ожидании, – наконец, выясняется, что телеграмма есть: «ввиду неполучения валюты поездку придётся отложить на февраль или март».

Знаменательная цитата: «Хотя теперешняя поездка в Россию связана с кучей хлопот, но лишь после отказа я понял, как меня туда тянуло и как, в сущности, я уже настроился ехать. ‹…› И в самом деле, какого чёрта я здесь, а не там, где меня ждут и где мне самому гораздо интереснее?»( выделено автором )

Двадцать первого октября Лине минуло тридцать лет. Вечером Пташка в сопровождении мужа отправилась на концертное исполнение «Снегурочки». Она мечтала спеть эту партию. Исполнение, по мнению Прокофьева, было среднее, и лучше всех, разумеется, Кошиц. В антракте вспыльчивая и строптивая Пташка при людях заявила ему, что он ничего не понимает в пении. Прокофьев рассердился и больше с ней в тот вечер не разговаривал. Конечно, на другой же день помирились. Прокофьев считает, что Christian Science помогает быстро забывать семейные ссоры. Впрочем, он признаётся, что Пташка была на редкость отходчива.

Как-то заехали в гости Захаровы, – друзья юности. После обеда Пташка пела гостям романсы Римского-Корсакова в первый раз и, видимо, понравилась им. «Особое удивление вызвали мои романсы: никак не могли понять, как это такую сложность можно петь с такою свободой».

В ноябре получили, наконец, окончательную телеграмму из Лондона, подтверждающую выступления Прокофьева с Пташкой на Радио в Лондоне, Пташка начала волноваться тотчас. И Прокофьев сетовал, что уже за две недели до отъезда в доме наэлектризованное настроение. Дальше, увы, сплошные разочарования:

2 декабря. Франция.

«Сегодняшний день и вчерашний ушли на сборы в Англию. ‹…› Пташка эти дни недурно пела, голос её заметно усилился и умения прибавилось, но душат английские слова со сдавленными гласными и трещащими согласными».

4 декабря. Лондон.

«Пташка хрипит, если так, то завтра петь нельзя; настроение поэтому тяжёлое».

5 декабря. Лондон.

«Настроение среднее из-за Пташкиной хрипоты. Рояль мне не привезли, путают, я наконец, ору в телефон, что не могу же упражняться на столе ‹…› Рояль привозят около шести. Пташка поёт, но хрипит, я повторяю 2-ю Сонату. Пташке как будто лучше, но всё равно нет надежды достигнуть хорошего: в лучшем случае посредственно, в худшем провал. Я советую не рисковать. Пташка соглашается. Но всё же, пока я одеваюсь, уныло повторяет: „Я помню, мы вдвоём“, в какой-то надежде.‹…› Дома Пташка ждёт меня с нетерпением. Она расстроена, но благодаря Christian Science держит себя молодцом».

Конечно, всё основное время Прокофьева было раз и навсегда отдано музыке. Идеи били фонтаном, и тем более напряжённым был труд. Между супругами случались и размолвки, Лине хотелось больше внимания к себе, к своей работе. Но все ссоры кончались одинаково: «С Пташкой последние дни ссорюсь, но сегодня она первая подошла помириться. Она иногда невыносима при ссорах, но её достоинство то, что почти всегда первая мирится.»

27 февраля 1928 года Святославу исполнилось четыре года. Днём у Святослава были гости, и, как это обычно бывает, к детям присоединились и взрослые. Перебывала пропасть народа, звучала русская, французская, английская и итальянская речь. Сын Марины Цветаевой Мур называл Святослава «Святотат», – огромный сильный мальчик на год младше. Пили чай, потом ели холодное мясо. Было приятно и очень весело.

Как-то поехали все втроём к Кусевицким, – Прокофьев, Пташка и Святослав. Прокофьев – размяться, Лина с сыном погостить по приглашению жены Кусевицкого, которая очень их любила. Приехали, встретили там Стравинского с детьми. Было много разговоров со Стравинским о музыке и о чисто музыкальных разногласиях между композиторами, вызывавших у Сергея Сергеевича болезненную реакцию: использование музыки Чайковского, Рахманинова или Дебюсси ранило Прокофьева, как и многие взгляды Игоря Фёдоровича, которые он, при его блестящем и парадоксальном уме, мгновенно выстраивал по сколь угодно новому образцу. Впрочем, шашлык изумительный и вино замечательное. А Святослав спрашивает: «Мама, а что такое Стравинский?». Пташка рассказала об этом ему самому, он был страшно доволен и сразу начал объяснять Святославу: «Стравинский – это вот я; вот, посмотри…» и так далее…

Пташка уже была беременна.

В сентябре 1928 года приезжает Асафьев. Разговоры о музыке, Прокофьев пытается приобщить друга к Christian Science, тот много рассказывает о России, высказывает суждения о композиторах. Музыкальное общение с ним – источник живой воды для Прокофьева, – их музыкальные взгляды близки, Асафьев умён и проницателен, между ними царит полное доверие. Его очень любит и Лина, любит и хорошо знает его и Ольга Владиславовна, которая на время путешествий взяла к себе Святослава. Для Сергея и Лины особым удовольствием и радостью было показывать Асафьеву красивейшие места Швейцарии и Франции. И хотя Лине надо бы уже беречься, они бесстрашно совершали восхождения и спуски. Прокофьев беспокоится: не следовало бы Пташке лезть.

Вскоре приезжает из Женевы Ламм. И вновь начинается путешествие: Лина, Прокофьев, Асафьев, Ламм.

Несмотря на то, что зимой Лина ждала второго ребёнка, она всё же рискнула отправиться в это путешествие, во время которого четвёрка участников побывали и в Лозанне, и в Монтрё, в Берне, Фрейбурге, Цюрихе, спускались в сказочные по красоте долины, поднимались к глетчерам Роны, ночевали высоко в горах, в домике для странников, им подобных.

19 сентября 1928 года

«‹…› В два отправился в Анемас [37]за Ламмом и затем в Chamonix с Пташкой, Асафьевым и Ламмом. Из Chamonix поднялись по подвесному фуникулёру в Planpraz, который мне понравился ещё с Кусевицким. Сильное ощущение при подъёме: у меня закладывает уши, но я не волнуюсь (CS); Асафьев и Ламм волнуются. Наверху надо было ещё немного подняться до отеля. Пташка отяжелела и еле дошла.»

В самоотверженности Пташке никак не откажешь.

28 сентября 1928 года.

«Моросит дождь. Поднимаемся на Сен-Готар. Облака несутся со всех сторон, под нами и над нами. Тут же манёвры швейцарской кавалерии и артиллерии. Едем по склону узкой долины, по которой шёл Суворов. Впечатление суровости и величия. Автомобиль ползёт медленно. Наверху туман вдруг рассеивается и мы видим туманное озеро и отель. Спускаемся в тумане, как в молоке. Трудные повороты. Асафьев по растительности определяет соответствие широте в России. Вдруг среди тумана появляется зелёная долина – Ariolo. Завтракаем, пьём итальянское вино, которое я очень люблю, Пташка изъясняется по-итальянски. Под вечер Лугано и отель с балконом прямо на озеро. Особенно доволен Асафьев, вспоминает, как он был здесь пятнадцать лет назад, но не узнаёт многого – так расширилось Лугано.»