Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой

Лину Ивановну выпустили на свободу в 1956 году, и через какое-то время она снова появилась в нашем доме. И это тоже я приняла как должное, ни о чем не задумываясь, не расспрашивая, да никто и не стал бы мне ничего объяснять.

Новое появление Лины Ивановны и дружба с ней возникли, когда её старший внук – Серёжа – Сергей Олегович – был совсем малышом. Но прошло не так уж много времени, как он превратился в золотоволосого и синеглазого отрока легендарного русского типа, уже лет с пятнадцати сжигаемого пламенем веры. Преданный друг Авии, свидетель русского периода её жизни, он стал и моим близким другом. Я благодарна ему за тот рассказ об Авии, который услышала в январе 2004 года в Берлине, куда он прилетел для участия в антропософском конгрессе, а я, чтобы встретиться с ним. В этой беседе Сергей Олегович глубоко раскрывает неведомые нам и в то же время основополагающие стороны натуры Лины Ивановны. Он говорит, в частности, и о том отношении, которое сложилось у Лины Ивановны к России, и о её религиозном чувстве, о многом другом, что было известно только ему. Они часто приходили к нам вместе, – эта пара сражала окружающих наповал. Может быть, мы видели бы их гораздо реже, если бы не то обстоятельство, что мы жили в одном и том же доме, „доме композиторов“, через подъезд. Навещая Серёжу, Лина Ивановна заходила и к нам. Она очень любила внука, гордилась им, поддерживала во всех его отнюдь не обычных начинаниях. Я чувствовала, что в их отношениях крылись очень серьёзные основы, более глубокие, чем обычное отношение красавицы бабушки к красавцу внуку, – их объединяла глубокая духовная общность. Я познакомилась с шестилетним Серёжей, когда мне было двадцать четыре года. Очень вскоре он стал поражать меня вот уж поистине „лица необщим выраженьем“, кругом интересов, совсем нетипичных для детей и взрослых из моего окружения. Вскоре нас объединяла уже искренняя и глубокая симпатия. Для меня неестественно при всех его заслугах называть его Сергеем Олеговичем, на „Вы“, – надеюсь, читатель простит мне эти знаки долгой дружбы.

– Я помню Авию с очень раннего возраста и уже как члена нашей семьи. Мне было два с половиной года, когда она вернулась из лагеря. Мама была тогда замужем за моим отцом Олегом Прокофьевым, и Авия, уже восстановленная во всех своих правах после лагерей, бывала у нас очень часто. Конечно, мне трудно сформулировать мои ранние впечатления, могу сказать, что она была человеком ярким, блестящим, остроумным, бросалась в глаза, всегда оказывалась в центре внимания, вносила в любое общество свежую струю, обладала притягательной силой, отличными манерами, врождённым аристократизмом, который помог ей достойно пережить все испытания. Она бывала на приёмах самого высокого уровня, в том числе на приёме у Королевы-матери Великобритании. Разбиралась во всех тонкостях этикета, от подходящего к случаю туалета до всех поклонов, книксенов, реверансов и так далее. Она учила меня, как надо улыбаться в тех обстоятельствах, когда улыбка ДОЛЖНА появиться: надо было как бы произнести „ззззз“. Я много раз пробовал, но у меня получалась какая-то гримаса. Я уж, конечно, не говорю, что она без акцента говорила на многих языках. Говорила увлекательно, захватывая собеседников собеседников содержательностью и блеском изложения. Она могла говорить на множество тем, будь то философия, религия или искусство, вплетая в разговор свои собственные воспоминания о муже, об интересных и выдающихся людях, которых она хорошо знала лично, о странах и континентах, где она бывала и жила.

Вообще же она была человеком рассказов, разговора, беседы, – не письма. Её очень трудно было заставить написать или записать что-то. Особенно в последние годы она в разговорах часто перескакивала с темы на тему, а когда я её переспрашивал, она возмущалась: „Ты меня совсем не слушал“. В конце жизни, когда многие журналисты пытались расспросить её о жизни, получить от неё ответы было нелегко.

С самого раннего детства и до моей юности она постоянно водила меня на концерты и в Большой театр, на оперные и балетные спектакли – вообще на все мероприятия, связанные с музыкой. Драматические театры не интересовали её в такой мере. Я очень благодарен ей за то, что с детства оказался приобщённым к музыке, слушал шедевры музыкального искусства в исполнении самых крупных артистов. После концерта или после спектакля она всегда вела меня в артистическую и представляла артистам. Так я познакомился с Дмитрием Шостаковичем, Святославом Рихтером, Иегуди Менухиным, Жаклин Дюпре, Рудольфом Баршаем, Олегом Каганом, Мстиславом Ростроповичем, Давидом Ойстрахом, Даниэлем Баренбоймом, Эмилем Гилельсом, Марией Юдиной, Леонидом Коганом… Благодаря ей я оказался завсегдатаем Большого зала консерватории.

В сущности можно сказать, что я был её постоянным спутником. Помню, как сопровождал её в концерт или в театр уже из квартирки на Кутузовском. Любому походу предшествовало создание своего портрета, некий ритуал „наряжания“. Авия создавала свой портрет, не позволяя торопить себя (Боже упаси!). Портрет создавался медленно. И вот наносился уже последний штрих, как вдруг оказывалось, что до начала оставалось пятнадцать минут. Тогда срочно впопыхах вызывалось такси или ловили машину и неслись что было сил.

Авия замечательно одевалась. У неё была портниха Маша, и всё шилось на заказ для того, чтобы сидело на ней без сучка без задоринки. Она одевалась не просто красиво и элегантно, она одевалась артистично, как настоящая артистка! И даже когда появилась „Берёзка“, всё равно всё всегда ушивалось и переделывалось по фигуре до миллиметра. Дело не только в том, насколько хороши были или как сидели вещи, – в манере Авии одеваться всегда присутствовал артистизм, обращавший на себя внимание не только в России, но и за границей. Её внешний вид был не только безупречен, но артистичен.

С ней было очень приятно ходить на концерты, в оперу, на балеты, в театр, потому что она это делала совершенно особым образом, это было частью ее жизни.

На концерты Авия ходила не только чтобы отдохнуть или насладиться, но это было частью её профессии. Она всегда жила в сознании, что она – вдова Прокофьева, и хотела представлять Прокофьева на каждом музыкальном событии, это входило в её обязанности, приезжал ли какой-то пианист или оркестр из-за рубежа или это была какая-то российская постановка, впечатления эти она переживала так, словно вместе с ней невидимо на концерте должен был присутствовать Сергей Сергеевич. Она это делала как бы и для себя, и для него тоже. Конечно, она и сама всё это любила и наслаждалась музыкой и общением. Она всё-таки была профессиональным музыкантом, училась в Ла Скала, пела сама и разбиралась в музыке. Поэтому походы с Авией на концерты имели вот такой особый характер, и я вспоминаю о них с большим удовольствием.