Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

Егеря ушли раньше, мы как раз, завтракали. До Элбинга оставалось двенадцать лье, или два дня пути и, чтобы не переутомить нашу лошадь, мы решили проехать только три лье.

Преодолев около лье, слева мы увидели несколько саней, направляющихся по направлению к Элбингу. Это навело нас на мысль, что, возможно, мы движемся не по той дороге, по которой идёт основная колонна, то есть, вместо того, чтобы идти в Эйлау, мы направляемся в сторону Фридланда. [105]

Большие сани, запряжённые парой мощных лошадей, вихрем пронеслись мимо нас. Так быстро, что мы не смогли определить, к какому полку принадлежат сидевшие в них солдаты. Примерно через полчаса мы подъехали к дому, очень представительному на вид. Это оказался почтовый пункт и, одновременно, гостиница. В санях у входа сидели несколько солдат Гвардии.

Мы вошли и спросили вина, как нам сказали, его тут было много, и оно очень даже неплохое. Солдаты, сообщившие нам об этом, похоже, изрядно напились – оба громко хохотали и всячески веселились. Такое поведение, такой эффект наблюдался почти у всех тех, кто, как и мы, перенёс столько страданий и лишений. Мы же выпили совсем немного. Один из солдат спросил нас, встречался ли нам на дороге полк Голландских гренадеров Императорской Гвардии.

Мы отвечали, что нет.

– Они проехали мимо вас, – заметил велит, – а вы их и не заметили! В этих больших санях – весь Голландский полк! Их осталось только семеро!

Начальник почтового пункта сообщил этим двоим солдатам, что для них есть сани и чтобы проехать три лье в сторону Элбинга, им следует заплатить пятнадцать франков. А поскольку у них имелся кучер, мы решили ехать вместе с ними. Через пять минут мы отбыли.

Гранжье и я чувствовали себя плохо – мы отвыкли от хорошей еды – надо было есть осторожно и понемногу. Так мы и решили поступать впредь. В первой деревне, встреченной нами по пути, мы выпили только по рюмочке водки и снова продолжили путь. Вечером мы прибыли в какую-то деревню. Сразу же пошли к старосте за ордерами, но вместо них получили жёсткий отказ. Староста прямо заявил, что единственное место, где мы можем ночевать – это улица. Мы пытались возражать, но он оборвал разговор, хлопнув дверью. Мы обошли ещё несколько дворов, предлагали деньги за приют, но нам везде отказывали.

Посовещавшись, мы решили держаться вместе. А поскольку наши сани не могли вместить всех, было принято решение, что двое, сменяя друг друга, пойдут пешком.

Мы попытались найти деревню с более гостеприимными жителями. В нескольких сотнях шагов от дороги стоял небольшой дом. К нему вела протоптанная тропинка. Мы решили, что переночуем в нем, даже если хозяин окажет сопротивление. Тем не менее, крестьянин сказал нам, что он приютит нас с удовольствием, но если жители деревни узнают об этом, ему не поздоровится. Если никто нас не видел, он рискнёт впустить нас. Мы заверили его, что нас никто не видел, ему не о чем беспокоиться, а перед отъездом мы дадим ему два талера. Он согласился, его жена тоже, и мы улеглись у большой печи.

Хозяин повёл нашу лошадь в конюшню. Его жена подошла к нам и тихо, чтобы никто не слышал, постоянно поглядывая, не идёт ли муж, рассказала нам, почему крестьяне так враждебно настроены к французам. Вот её история:

– В течение двух недель здесь, в мае, квартировали егеря Гвардии. У старосты жил один из них, такой молодой и красивый, что все женщины и девушки деревни сбегались на него посмотреть. Он был квартирмейстером. Однажды, староста застал его целующим и обнимающим его жену, в результате чего жена получила хорошую взбучку. Квартирмейстер, в свою очередь, избил старосту. Дама в настоящее время в интересном положении, а всю вину староста возложил на квартирмейстера.

Мы слушали и улыбались, она так забавно рассказывала!

– Это ещё не все, – продолжала она. – Ещё три женщины в деревне в том же состоянии, как и жена старосты, и именно из-за этого, теперь все злятся на французов, особенно, на таких красавцев.

Едва она это произнесла, как старый солдат вскочил и поцеловал её.

– Осторожней, мой муж недалеко! – воскликнула она.

Вскоре вернулся её муж, сообщил, что он накормил и напоил лошадь, но был бы очень нам благодарен, если бы мы ушли ещё до рассвета, так чтобы никто не узнал, что он нас принимал.

– У меня есть сани, – сказал он, – и за небольшое вознаграждение я могу подвезти вас.

Егеря приняли его предложение.

Нас угощали молоком, супом и картофелем. Спать мы улеглись одетыми, предварительно зарядив ружья.

На следующий день, 23-го декабря, крестьянин разбудил нас ещё до четырёх часов, сказав, что пора. С его женой мы расплатились, поцеловали её и уехали.

Жители следующей деревни вышли к нам целой толпой, бросали в нас камни и снежки. Мы достигли одного из пригородов Элбинга и остановились в гостинице отдохнуть и погреться – мороз значительно усилился. Там мы выпили кофе и в девять часов въехали в город вместе с остатками армии, которые, как и мы прибывали сюда самыми разными дорогами.

Не теряя ни минуты времени, мы отправились в ратушу за ордерами на ночлег. Возле неё уже стояла толпа солдат.

Мы увидели среди них нескольких кавалерийских офицеров, чей вид был просто ужасен – почти каждый из них потерял пальцы рук и ног, а кое-кто, даже нос – жуткое и жалкое зрелище. Городские чиновники для таких солдат делали все возможное – предоставляли лучшее жилье и требовали от хозяев, чтобы те обеспечили солдатам максимальный комфорт и заботу.

Через полчаса мы получили ордер для себя и для лошади – на квартиру отправились немедленно.

Квартирой оказался большой сарай, а точнее – полуразвалившаяся хибара. Встретили нас ужасно – провели по широкому коридору и показали нашу комнату – без печи и кучкой грязной соломы. Мы выразили недовольство, а в ответ услышали, что для французов это вполне приемлемое жилье, а если не устраивает – ночуйте на улице. Рассерженные и возмущённые, мы покинули этот дом, таким образом, выразив хозяевам все наше презрение к такой невероятной грубости и пригрозив сообщить об их поведении городским магистратам.

Мы решили, что неплохо бы попытаться обменять наши ордера. Решение этой задачи возложили на меня. Мои друзья остались в гостинице.

Теперь в ратуше уже было не так много людей. Я встретился с мэром – он знал французский – и рассказал ему, как грубо с нами обошлись. Я показал ему свою правую ногу, завёрнутую в кусок овчины, и свою правую кисть с почти отвалившейся первой фалангой среднего пальца. Мэр посовещался с ответственным чиновником, и тот сообщил мне, что сейчас нет возможности поселить всех нас в одном месте.