Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

Затем она сообщила мне, что вчера приходил унтер-офицер Императорской Гвардии и интересовался, не живёт ли тут унтер-офицер. Она ответила, да, есть один, и провела в его комнату, но тот сказал, что это не тот человек, которого он ищет и ушёл.

В этот момент в комнату вошёл мой друг Гранжье и сказал:

– Прошу прощения, но я уже второй день ищу одного из моих товарищей и никак не могу найти. Но именно эта улица и номер дома указаны в его ордере.

– Вы, конечно, меня ищете, не так ли? – спросил я.

Гранжье расхохотался. Он не узнал меня. И не удивительно. Я был выбрит и с опухшим лицом. После вчерашней горячей ванны я стал чист, как белый лебедь. На мне было чистое льняное белье, меня подстригли и причесали. Гранжье рассказал мне, что уже приходил сюда, но, увидев красные брюки на стуле, он ушёл, будучи убеждённым, что ошибся адресом. Кроме того, он сообщил, что на три часа объявлена перекличка Гвардии, поэтому каждый обязан явиться на сбор. Гранжье обещал зайти за мной.

В полном соответствии со своим обещанием, он вернулся в два часа вместе с моими товарищами. Увидев меня, они так расхохотались, что из их бедных, потрескавшихся от мороза губ, пошла кровь.

Я приятно удивил их, угостив старым рейнским и маленькими пирожными, которыми нас угостила мадам Жантиль. Она была очень заботлива и делала все, чтобы доставить мне удовольствие. Я поинтересовался её мужем, добавив, что, поскольку он француз, мне было бы исключительно приятно познакомиться с ним и выпить с ним по бокалу вина. Она отвечала, что он уехал на несколько дней, и сейчас далеко отсюда. Вместе с отцом он уехал на Балтику по торговым делам. Муж мадам Жантиль закупал крупные партии фруктов, а потом доставлял в Санкт-Петербург. [107]

24-е декабря. В три часа мы собрались на большой площади перед дворцом, в котором разместился Мюрат. Я увидел адъютанта майора Рустана, он подошёл и поинтересовался, кто я такой. Я засмеялся.

– Ну и ну! – воскликнул он, – неужели это вы, Бургонь? Черт меня подери! И не скажешь, что вы пришли из Москвы, такой вы большой, толстый и бодрый. А где ваша борода?

Я ответил, что она пропала.

– В таком случае, – ответил он, – я вынужден посадить вас под арест до тех пор, пока она снова не отрастёт.

На этой первой перекличке присутствовало немного людей. Мы были счастливы вновь встретить друг друга, поскольку17-го декабря, в Вирбаллене, едва успели и парой слов перекинуться. Каждый пришёл сюда сам, своей собственной дорогой.

Следующие дни прошли аналогично – каждый день сбор и перекличка. На четвёртый день мы узнали о кончине одного из старших офицеров Молодой гвардии. Он умер от горя, узнав о трагической гибели французской семьи, проживавшей в Москве, которая ушла из Москвы вместе с армией, чтобы быть с ним. Я уже рассказывал о её ужасной судьбе.

29-го декабря я чувствовал себя уже значительно лучше. Лицо приняло прежнюю форму, правая нога пошла на поправку, рука тоже, – а все благодаря мадам Жантиль, заботившейся обо мне, как о ребёнке. Приехал её муж, буквально на пару дней – ему необходимо было встретиться со своим крестным – он руководил отправкой товара в Россию. После нашего ухода торговые связи с этой страной возобновились. Муж мадам Жантиль рассказывал мне, что три года прослужил в Третьем гусарском, но после двух тяжёлых ранений у Данцига, его отправили в отставку по инвалидности. Однако он предпочёл остаться в этой стране и завести дом и семью. Здесь он приобрёл много друзей, а в Шампани – на своей родине, он бедняк – там у него ничего нет.

На следующий день, 30-го декабря, я и Гранжье отправились с визитом к храброму Пикару, который, по словам друзей, сильно заболел. Гренадер, который жил там же, сообщил нам его адрес.

Мы пришли. Какая-то женщина в траурном платье, с меланхолическим выражением лица, показала нам его комнату. Мы прошли длинным коридором до самого конца. Дверь в комнаты Пикара была слегка приоткрыта. Мы остановились, чтобы послушать, как своим глубоким басом Пикар поёт свой любимый куплет из «Cure de Pomponne».

(перевод мой. – В.П.)

Нас потряс его вид – лицо белое, как снег, более напоминало маску, чем лицо живого человека. Он рассказал нам о своей болезни, при этом называя себя «салагой» и «старым дураком».

– Слушайте, mon pays, – сказал Пикар, – то, что произошло со мной, для меня – как ружейный залп в лесу 23-го ноября. Я понял, что я вообще уже ни на что не годен. Эта жалкая кампания доконала меня.

– И если, – продолжал он, – если со мной случится нечто ужасное – не вмешивайтесь.

С этими словами он встал, схватил с каминной полки бутылку можжевеловки, достал три чашки, наполнил их и предложил выпить за наше благополучное прибытие.

– Сделаем так, – сказал Пикар, – мы проведём весь день вместе, а вечером я приглашаю вас на ужин.

Тут он позвал женщину, та пришла вся в слезах. Я спросил у Пикара, что с ней, и он рассказал, что сегодня утром похоронили её дядю – старого холостяка, капитана, похоже, очень богатого человека. По этому поводу решили устроить большой поминальный ужин. Пригласили и его, а он пригласил нас – на ужин ожидался жареный фундук. Но потом Пикар решил, что гораздо лучше ужинать у себя в комнате вместо того, чтобы напрасно тратить время в компании плачущих и всхлипывающих существ, каждый из которых претендует на долю наследства – обычное явление, когда умирает богатый дядя. Он сказал женщине, что он не сможет присутствовать – к нему пришли друзья и, кроме того, он настолько чувствителен, что не нужно сильно стараться, чтобы вызвать у него бурные слезы. При этом он сделал вид, будто плачет. Женщина снова заплакала, а мы – уж больно это комично выглядело – вынуждены были спрятаться за носовыми платками, чтобы не лопнуть от смеха. Добрая женщина подумала, что мы тоже плачем – и тотчас велела накрыть наш стол, добавив, что нас следует обслужить в первую очередь. Потом она ушла, а две служанки принесли нам ужин. Еды было столько, что мы бы и за три дня все это не съели.

Догадаться не трудно – наш обед пошёл очень весело. А вот, когда мы вспомнили наши страдания, погибших и пропавших без вести друзей – вот тогда нам стало грустно.

Время шло, мы по-прежнему курили и пили, когда появилась хозяйка, чтобы сказать, что нас ждут на кофе. Она пошла впереди нас. После очень многих поворотов направо и налево, мы вошли в большой зал. Первым шёл Гранжье, потом я, Пикар замыкал шествие. Мы увидели длинный стол, ярко освещённый несколькими свечами. Вокруг стола сидели четырнадцать женщин разного возраста – все в трауре. Перед каждой стояли чашка, стакан, лежала трубка с длинным мундштуком и табак, потому что в этой стране почти все женщины курят, особенно жены моряков. Оставшуюся часть стола занимали бутылки рейнского и можжевёловой водки.