Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Разговор за столом снова коснулся Германии.

— Была бы моя воля, я бы приказал русским парням брать девушек из немецких колоний. Лучше немок жён нет. И быть не может... — Распутин понимал, что сидящие здесь люди обязательно проведут параллель с царской семьёй, с Николаем Вторым и Александрой Фёдоровной, он вёл разговор в опасной близости с запретной темой — казалось, сверни чуть-чуть в сторону, сделай маленький шажок вбок — и окажешься на тропе, по которой идти очень скользко, но «старец» шёл аккуратно и этого шажка не делал. — Я знаю несколько таких браков среди крестьян. Все эти браки счастливые.

— И чем же хороша жена-немка для русского крестьянина, Григорий Ефимович? — спросил Хвостов, отрезая себе внушительный кусок осетрины и сдабривая его хреном.

— Насчёт жены-немки вот что скажу, милый... Русский крестьянин бывает рад, если приводит в дом немку. В таком разе он может не беспокоиться, в доме, в хозяйстве у него всегда будет порядок и достаток. Тесть будет гордиться такой снохой и неустанно расхваливать её перед соседями. А чистюли они какие, а? Не найти таких более...

— Верно, чистюли они отменные, — подтвердил Хвостов. — Сам видел. В Нижегородской губернии немцев, конечно, меньше, чем в Саратовской, но они есть. Я бывал в их колониях. Образцовые колонии, замечу, люди одеты добротно, обуты и сыты, много земледельческих машин.

— Во, ещё один резон за немцев — земледельческие машины. Где большинство этих машин, скажите, производится?

— В Германии, — сказал Белецкий.

— Во — в Германии! Германского, значит, происхождения. Умный народ эти немцы... А мы с ними воюем. Я — за немедленный мир с немцами. Пусть он даже будет нам невыгоден... Но война — ещё невыгоднее. Она хуже самого невыгодного мира. Война — это беда для России, она разорит всех нас. А мир позволит России окрепнуть. Когда Россия окрепнет, тогда можно будет пересмотреть всякие мирные условия, даже самые невыгодные, и то, что невыгодно, — вычеркнуть.

— Не боитесь, что государь обидится на вас за такие речи? — спросил Хвостов. — А, Григорий Ефимович?

— Не боюсь. Я папе об этом в лицо говорил несколько раз. И вообще я никого и ничего не боюсь. Я ничего плохого ни для России, ни для Германии не хочу. Никто не имеет права уничтожать человеческую жизнь, только Бог! — Распутин, глядя на Хвостова, также отрезал себе большой кусок осетрины, вилкой подцепил щепотку хрена, размазал, сохраняя на лице напряжённое выражение. — Существуют люди, которые занимаются посредничеством в денежных делах, в продаже домов и земель... Я тоже хочу быть посредником. Только в заключении мира.

— А не было ль у вас, Григорий Ефимович, в роду кого-нибудь из немцев? — не выдержав, спросил Хвостов. Он задал вопрос, который вертелся на языке у Белецкого, но Белецкий молчал, он вообще вряд ли когда задал бы этот вопрос, был осторожен, хитёр.

— Что, считаешь, я больно о них пекусь? Нет, не пекусь. Русский мужик, кстати, привык к немецким товарам, и ему наплевать, ведём мы войну с германцами или, напротив, дружим и целуемся взасос, — ему главное, чтоб товары были... Немецкие товары — без подвоха, если немец говорит, что товар хороший, — ему можно верить, он не обманывает. А сейчас этих товаров нет. И пока идёт война — не будет. Кто их в таком разе произведёт? Наши заводы? Не сумеют. В результате русский мужик будет недоволен, на папу начнёт косо смотреть, волнения начнутся... Хорошо ли это для России? Плохо это для России. Очень плохо.

Распутин подливал гостям водки, делал это сам, следил, чтобы стопки их не пустовали, себе же наливал мадеру, причмокивал языком. Бутылку он прикончил скоро, хлопнул в ладоши, подзывая к себе Дуняшку:

— Ещё, девка, достань мадеры!

— Зачем куда-то идти, доставать? — Хвостов маслеными глазами окинул Дуняшку с головы до ног. — В корзине всё есть, мы принесли...

— Ты в моём доме не командуй! — трезво и жёстко, на «ты», произнёс Распутин, скосил глаза на Дуняшку: — А ну, живо!

Дуняшка шустро слетала в кладовку, принесла бутылку. Распутин налил себе в стакан мадеры, отхлебнул чуть вина и закрыл глаза от наслаждения.

Хвостов молчал.

— Теперь о том, были ль у меня в роду немцы. — «Старец» сладко почмокал губами. — Не было, сударь мой! И вообще в Сибири я немцев не встречал. Может, они где и есть, но только не у нас, не в Тобольской губернии...

— На Алтае среди кержацких поселений есть несколько мелких колоний, — сказал Белецкий. Ему, как бывшему директору департамента полиции, положено было знать то, чего не знали другие, в частности сидящие за столом.

Хвостов одобрительно улыбнулся.

— Может быть, на Алтае и есть, но Алтай, как я ведаю, — это не Сибирь.

Белецкий вежливо промолчал, не стал объяснять «старцу», где находится Алтай. Хвостов промолчал тоже.

— А ты меня поддерживай, — сказал Распутин в конце обеда Хвостову, — чем больше ты меня будешь поддерживать, тем тебе, милый, жить будеть лучше. Просьбишки мои исполняй, — Распутин отвернулся в сторону и не заметил, как лёгкая недовольная тень пробежала по лицу министра. Хвостов не удержался, предупреждающе кашлянул, поправил на себе галстук — не привык ещё к таким речам. Распутин на его кашель не обратил никакого внимания. — А просьбишки у мега всякие могут быть, — сказал он. — Иногда неожиданные.

— Я думаю, мы найдём общий язык, Григорий Ефимович, — сказал Хвостов.

— Вот и хорошо, — добродушно заключил Распутин, выдернул из бороды кусок осетрового хрящика, повертел перед глазами. — Вот рыба удивительная, всю можно съесть, от глаз до хвоста — никакого мусора не будет, всё идёт в дело. Редчайшее творение природы. Ну ладно, господа хорошие. — Распутин зевнул и красноречиво похлопал ладонью по рту. — Пора, как говорится...

— Пора и честь знать. — Хвостов, усмехнувшись, поднялся.

— Я этого не говорил. — Распутин хитро сощурился, снова зевнул и гулко хлопнул по рту. — Чтоб держать свой организм в порядке, днём надо обязательно спать. Хотя бы немного. Два раза по тридцать минут — и тогда сердце до самой старости будет молодым. И хвори будут допекать меньше.

Из-за Хвостова выдвинулся рдеющий щеками Андронников. Выпив, он преобразился, волосы на голове сбились в жирный колтун, на плечах лежал слой перхоти. Свой неизменный кожаный портфель он продолжал крепко прижимать к животу.

— Григорий Ефимович, у меня к вам есть дело, — сказал он. — Прошу тет-а-тет!

— Чего это такое, твой тет на тет? Слишком мудрено говоришь. По-французски, что ль?

— Ну, наедине, значит...

— А при всех нельзя? У нас секретов нет.

— При всех можно, но лучше с глазу на глаз.

— Ладно. — Распутин показал пальцами на боковую комнату: — Ныряй туда, я сейчас приду.

Распутин провёл Хвостова с Белецким в прихожую, сам вернулся к Андронникову.