Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Что может быть выше Хвостова, младший филёр даже представить себе не мог, губы у него побелели от внутреннего холода, внезапно поселившегося в животе, — он и так замёрз, а тут стало ещё холоднее, — стукнул зубами, отвернулся от начальника, просунул руки под коленки и замер в согнутом состоянии, ожидая, когда к нему придёт тепло.

Малоросска вышла от Распутина также через двадцать минут, глянула поверх голов куда-то в угол прихожей:

— Приёма, похоже, больше не будет.

— Как так? — нетерпеливым шёпотом спросила блондинка — ей надо было вызволить своего мужа из армии и перевести в Петроград, в штабное ведомство генерала Янушкевича [46] Янушкевич Николай Николаевич (1868 — 1918) — генерал от инфантерии, с 1914 г. начальник Генерального штаба. В августе 1915 г. снят с этой должности и получил назначение на Кавказ. , но сделать этого не мог даже сам всесильный Янушкевич. А вот Распутин мог.

— Машина находится во временном простое, железу тоже необходим отдых.

Из двери высунулся лохматый, с вытаращенными глазами Распутин, ткнул пальцем в малоросску:

— Эй, кудрявая! Как тебя зовут?

— Галина. Фамилию надо?

— Ну и... — Распутин, тяжело дыша, покачал головой, — автомобиль «напиер», шесть цилиндров! — И снова скрылся в спальне.

— А как же я? — обиженно выступила вперёд блондинка, — Григорий Ефимович!

Но Григорий Ефимович не отозвался, было слышно, как он пошуровал чем-то в спальне и затих. Секридов не выдержал, прижал к губам кулак, давясь смехом, прохрюкал что-то в него, потом отвернулся к стенке, затрясся, задёргал плечами, головой, всем телом — по нему словно пропустили электричество, Отсмеявшись таким странным образом, Секридов кулаком стёр слёзы с глаз, сказал Терентьеву:

— Первый раз в жизни вижу такое.

Младший филёр сидел с круглыми от удивления глазами, хлопал ими и ничего не говорил, лишь притискивал руку ко рту, кривился лицом и так же, как и Секридов, иногда подёргивал плечами.

Отдыхал Распутин недолго — не более получаса. Вышел из спальни босой, в нижней рубашке, в штанах с незастёгнутыми пуговицами.

— А где цыгане? — спросил он у Секридова. — Ты, сыщик, всё в этом мире знаешь... Где чернозадые?

— Цыгане на месте, Григорий Ефимович. Спят, поскольку им отдых потребовался.

— А чего это вас трое стало? — Распутин подозрительно сощурился.

— Да вот, малец снизу прибежал погреться, — Секридов обхватил младшего филёра одной рукой, — внизу у него зубы с зубами склеились от холода.

— А-а-а, — Распутин разрешающе махнул рукой. — А цыганам — подъём! Хватит прохлаждаться — веселиться будем! Дунька! — выкрикнул он зычно. — Неси сюда ведро с холодной водой.

— Зачем? — высунулась с кухни Дуняшка.

— Цыган будить будем.

Секридов с места не поднялся и цыган будить не пошёл, ему интересно было, что будет дальше.

— Счас! — взвизгнула Дуняшка. Ей тоже было интересно происходящее. — У меня как раз целый бак воды заготовлен, да самых краёв налит. Пхих! — Дуняшка скрылась на кухне.

— Не телись, — подогнал её Распутин вслед, — давай быстрее воду!

Дуняшка выметнулась с кухни через несколько секунд, держа в руках эмалированное ведро с водой. Распутин перехватил ведро. Сбоку к нему неожиданно подступила блондинка, спросила растерянным голосом:

— А как же я?

— Чего ты?

— Ну... — блондинка выразительно покосилась на дверь спальни. — У меня муж в беде.

— Выручим твоего мужа, — пообещал Распутин, — погоди. Сейчас только цыган разбужу. — Он подхватил ведро под тяжёлое днище, прошлёпал в комнату, где отдыхали цыгане, и с ходу окатил водой гитариста Иону и лежащего рядом старшего в цыганской труппе — седого, с лихо закрученными усами регента, а когда регент, ничего не понимая спросонку, вскочил и выдернул из-за голенища сапога короткий, с тёмным нечистым лезвием нож, почерневший от пота, Распутин с грохотом откинул от себя ведро и выхватил из кармана штанов деньги, много денег — тысячи, наверное, две, а может, и больше, швырнул регенту в руки:

— Держи! И не дуйся на меня!

Регент дуться не стал, сунул нож за голенище, отёр рукой мокрое лицо. Через пять минут цыгане уже бренчали на гитарах, а рослая, с крупными белыми зубами, похожими на перламутровые клавиши рояля, цыганка по имени Клавдия пела, будоражила кровь Распутину, маня его неведомо куда — в полынные, с горькими ветрами просторы:

Распутин, мигом распалившись, топал голыми пятками по полу, взвизгивал и косил глаза на Клавдию: цыганка ему очень нравилась.

— Я тебя, чавелла ты моя, озолочу! — воскликнул он азартно, когда Клавдия кончила петь, выдернул из кармана ещё одну пачку денег, на этот раз полусотенных, скрутил их в рулон и кинул Клавдии в руки.

Та ловко поймала деньги, ни одна кредитка не соскользнула на пол, призывно улыбнулась Распутину.

— Йй-э-эх! — взвизгнул тот азартно, возбуждённо, хотел было шагнуть к цыганке, в водянистых глазах его сверкнул огонь, но перед Клавдией выдвинулся регент в мокрой рубахе, с крупной золотой серьгой в ухе, — Распутин только сейчас увидел, что ухо цыгана проколото, как у бабы, и в мочке болтается серьга, — предупредил «старца» жёстко:

— Ефимыч! Мои люди — не то что эти, — он повёл головой в сторону прихожей, — не цапай! — Регент выразительно пошлёпал рукой по голенищу, за которым был спрятан нож.

— Понял, — Распутин, словно пленный, поднял руки и лихо пристукнул голыми пятками друг о друга. — Всё понял, старшой. — Отступил назад от красивой рослой цыганки, облизнулся по-кошачьи.

— Ну и молодец, Ефимыч, — похвалил его регент.

— Эх, мама, роди меня обратно! — выкрикнул Распутин неожиданно жалобно, в уголках глаз у него заблестели слёзы, он затянулся дымным тёплым духом прихожей, в которой сейчас колготилось столько народу, покрутил головой ошалело, помотал рукой в воздухе, ища чего-то или кого-то, а чего-то или кого-то не было, поморщился с досадой и вновь позвал свою «племяшку»: — Дунька!

Та мигом высунулась из кухни:

— Чего изволите?

— Бутылку вина!

— Открытую или нет?

— Откупоренную, чёр-рт побери, откупоренную!

Дуняшка принесла бутылку мадеры с пыльными боками — даже не вытерла её, — сунула Распутину в руки, тот ловко ухватил бутылку, сунул горлышко в рот и, продолжая плясать, опорожнил, кинул на пол, поддал ногой. Бутылка с чугунным звоном откатилась к двери.

— Дуняшка!

— Чего? — Растрёпанная, с загнанным лицом и побелевшими глазами Дуняшка снова высунулась из кухни.

— Повторить! — скомандовал Распутин.

— Не много ли будет, Григорий Ефимович?

— Повторить! — вновь упрямо скомандовал Распутин. — И не перечь мне, подлая!