Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Вечерело. Зимой вечера наступают рано, бывают они длинными, тоскливыми, в голову всегда приходят тоскливые мысли, отвязаться от них трудно. Секридов тоже, как и Терентьев, помрачнел. Младший филёр, не выдержав, сбежал в дворницкую.

— Лучше тамошний холод, чем здешнее тепло, — сказал он.

Женщины с усмешкой поглядывали на малоросску:

— Ну что, подруга? Слаба ты оказалась — не ты взяла верх, а святой отец.

Та смущённо отводила глаза в сторону, приподнимала то одно плечо, то другое.

Ночевать остались все в распутинской квартире: часть женщин «старец» расположил у себя в спальне, часть — в зале; укладываясь на ночь, он долго не мог успокоиться, метался по квартире, возникая, словно призрак, в разных её углах, прилаживался то к одной женщине, то к другой, кропотал, кашлял и успокоился очень не скоро.

Блондинке он выдал на руки клочок бумаги, на котором написал коряво, без запятых и точек, старательно выводя буквы: «Милай дарагой памаги бедной женщине она заслуживает этого».

— И куда мне с этим? — жалобно спросила та.

— Куда хочешь. Любой начальник примет и поможет.

— Чудеса, — блондинка изумлённо покачала головой, была она помята, лицо — бледное, в глазах застыл испуг.

— Дамочка, — улучив минуту, позвал блондинку к себе Секридов — ему было жаль эту женщину, а ещё более жаль её мужа, ставшего рогатым, вполне возможно, ни за что, — не бойтесь, подойдите ко мне. Я вас научу, как этой бумажкой пользоваться.

Та приблизилась к Секридову, проговорила горько:

— А как пользоваться? Отдать прислуге, чтобы та сходила в нужник?

— Ни в коем разе! Эта бумажка серьёзная, поверьте мне!

Блондинка только сейчас поняла, зачем сидят в прихожей два мужика и вообще по какому ведомству они проходят, пояснила Секридову, чего ей нужно, старший филёр, выслушав её, придавил руками воздух.

— Меньше слов, дамочка, — больше дела! — патетически воскликнул он. — А сделаете вы, значитца, вот что... — Он подробно объяснил блондинке, что надо делать, куда идти, с кем общаться. Та растерянно кивала головой, запоминая, куда ей надо идти и кому сунуть в руки бумаженцию с распутинскими каракулями. — А сейчас, дамочка, отправляйтесь-ка домой, — посоветовал на прощание Секридов.

— Не могу, — испугалась блондинка, — Григорий Ефимович обидится.

— Тут ведь что образовалось, вы сами видите — бардак-с! А бардаки — по законам военного времени — явление наказуемое.

Блондинка Распутина боялась больше, чем наказания по «законам военного времени», — боялась, что тот отберёт свою цидулю, пратецу с карандашными каракулями, — и в квартире осталась.

— Дура! — выругался Секридов.

Спать Секридов с Терентьевым устроились в прихожей, чем Секридов был очень доволен: в прихожей ведь — не в дворницкой. В дворницкой стены промёрзлые, с ледяной солью, выступившей в углах, живой человек за ночь превращается в Деда Мороза, а здесь — благодать. Секридов улёгся на кушетке, обтянутой прочной «чёртовой кожей», вытертой до основания, Терентьев — на принесённой с кухни лавке.

Улёгшись, Секридов потянулся лихо, с силой, так, что бедные кости заныли, захрустели, в суставах раздался хряск, поохал сладко, хлопая по рту ладонью. Наконец-то — отдых. Терентьев сложился калачиком, всхрапнул и стремительно провалился в сон, но тут же выплыл из него, зевнул лениво:

— А эти... они нам спать дадут или нет? Больно уж колготятся!

— Да наплюй ты на них, — посоветовал Секридов, — заставь себя ничего не слышать... И всё будет в порядке.

— Это я умею — спать и ничего не слышать, — сказал Терентьев. — Можно, конечно, спать и всё слышать, но это будет уже не сон.

Не напрасно филёры остались ночевать в распутинской квартире: утром в дом ворвались два небритых мужика в бобровых шапках, в шубах, отороченных тем же самым дорогим бобровым мехом — и волос такой же, и ость с подпушком, и оттенок меха — всё сходится, будто шкуру содрали с одного и того же зверя, хотя на каждого мужика ушло не меньше десяти бобров, — с заряженными ружьями в руках. Заревели дружно, в одну глотку, так, что в окне задзенькали стёкла:

— Где тут наши лахудры? Вот с-суки, куда повадились бегать!

Секридов стремительно поднялся со своего диванчика, выдернул из-за пазухи крупный тяжёлый браунинг.

— Кто такие?

— А ну убери свою пукалку! — выступил вперёд один из прибывших, постарше возрастом, солиднее, дохнул пьяно и выставил перед собой ствол ружья. — Я этих пукалок фронту поставил знаешь сколько? И не только пукалками занимаюсь, но и оружием посерьёзнее!

Секридов понял, что перед ним находится один из заводчиков, работающих по военному ведомству, — с такими людьми надо быть поаккуратнее, они всесильны, — отступил чуть назад. Пробормотал смятенно:

— Да как сказать...

— Где моя лярва? — взревел старший, сдёрнул с головы шапку, обнажив голову с крупной блестящей лысиной.

— Нет здесь никого!

— А хозяин? Кто с хозяином спит?

— Григорий Ефимович? Он дома, но спит один!

— Врёшь!

— Вот те крест! — перекрестился Секридов, скосил глаза в сторону: а где же его молчаливый напарник? Было бы хорошо, если бы он сообразил и вывел заночевавших здесь дамочек через чёрный ход из дома, тогда все рогоносцы останутся ни с чем.

Терентьева в прихожей не было — он всё понял в первую же секунду и исчез стремительно и неприметно, едва в прихожей появились бобровые шапки.

«Молодец мужик! — похвалил про себя Терентьева Секридов — Червонец премии честно заработал — толково повёл себя...»

— Зачем так грубо, господин хороший? — Секридов с досадою поморщился, сунул браунинг за пояс. Сунул так, чтобы было удобно хвататься за рукоять, если разъярённые гости вздумают стрелять. Секридов во всех случаях опережал их. — Не было здесь никого, господа хорошие! — обиженно проговорил Секридов. — Из женского пола — лишь одна прислуга. Да сегодня вечером, насколько я знаю, поездом из Тюмени должна прибыть супружница Григория Ефимовича. Прасковьей Фёдоровной её величают.

— Гришка точно один ночевал?

— Вот те крест! — Секридов вновь перекрестился.

— Надо проверить, — выступил вперёд второй из гостей, тот, что помоложе, также снял с головы бобровую шапку. — Это дело такое...

— Да, баба — это животное сложное, которому и доверять надо, и верить нельзя... Как тут быть — ни один человек в мире не подскажет. А ну, веди нас в апартаменты, дятел! — угрожающе произнёс старший, шапкой стёр пот с лысины.

Секридов прикинул: успел Терентьев увести беспутных бабёшек или замешкался. По времени выходило: должен был успеть.

— Хоть и не положено это, но, понимая щекотливость происходящего, покажу вам апартаменты Григория Ефимовича. — Секридов попятился назад, видя, как наливаются свинцовой злостью глаза гостей: если в них не стравить давление, они и сами взорвутся, и квартиру всю разнесут. — Пожалуйте! Разденьтесь только, в квартире жарко. Да и в шубах неудобно...