Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Секридов ловко, будто всю жизнь занимался этим, принял от сердитых господ шубы и шапки, определил на вешалку. Поинтересовался невинно:

— Может, чайком побаловаться желаете?

— А ну кончай пыль из подушек выбивать! — вскипел поставщик оружия. — Если найдём здесь кого-нибудь из своих лярв — дырка в черепе обеспечена и тебе и Гришке.

— Договорились! — соглашаясь с таким условием, скромно потупил глаза опытный филёр.

Женщин в квартире не оказалось. Ни одной. Молчун Терентьев был расторопным человеком, успел их прямо в ночных рубашках спустить по лестнице чёрного хода вниз. Хорошо, что пальто их и шубы висели не в прихожей, а на другой вешалке, если бы рогоносцы увидели их в прихожей — без стрельбы не обошлось бы. Гости заглянули даже в спальню «старца».

Распутин лежал ни жив ни мёртв. Надвинув на голову подушку, он тихо всхрапывал, делая вид, что погружен в глубокий сон.

Когда гости ушли, Распутин появился в прихожей, бледный, с отёчными потемневшими глазами и мокрой, нехорошо подрагивающей бородой, спросил шёпотом:

— Ушли?

— Так точно! — коротко отозвался Секридов.

— Хорошо, что я вас, филёров, в дом догадался пустить, — сипло пробормотал Распутин, — это мне Бог повелел...

О Белецком он уже забыл. Секридов деликатно похмыкал в кулак. Распутин перекрестился в угол:

— Вот страхи-то Господни, а! Молиться сегодня буду, грехи свои замаливать... Никуда не пойду!

Хватило его ненадолго. Испуг прошёл, и Распутин поехал в любимую «Виллу Роде» пить водку из кофейника и мадеру из двухлитрового чайника, прямо из носика — очень ему понравилось пить мадеру из носика...

— Не надо чикаться со стаканом, — говорил он, — продукт, нигде не задерживаясь, оказывается прямо в организьме. — То, как он произносил слово «организм», вызывало у всех улыбку.

Инженер Гейн, а по некоторым документам — Гейне, что давало инженеру возможность говорить о своём родстве с гениальным поэтом, Распутину не понравился: слишком вертляв, мокрогуб, быстроглаз, длинный нос имеет цвет свёклы — это единственное, что приглянулось в инженере «старцу», поскольку Распутин и сам был носат. Он хотел выругаться, но, глянув на нос Гейна, ругаться не стал, лишь вытянул ноги в мягких, на рубиновой байковой подкладке, лаковых галошах, пошевелил в них пальцами ног.

— Ну, выкладывай! — Голос у Распутина был едок и знающ.

— Отец святой, может, прежде стопочкой угостишь? — неожиданно попросил Гейн.

Распутин вновь глянул на длинный свекольный нос инженера. Усмехнулся.

— Ежели ты чего-нибудь полезное для меня принёс — «монополькой» зальёшься, до конца жизни не выхлебаешь; столько её у тебя будет, а ежели...

— Отец святой, ну стопочку... — начал канючить Гейн.

— Что, колосники в печке совсем перегорели? — вспомнил. Распутин когда-то услышанную в Москве фразу.

— Нет, не колосники, с колосниками всё в порядке, а вот сосуды расширить надо, — с жалобным видом пояснил Гейн, — у меня болезнь сосудов — сужение... Пока не согрею их, не расширю пока — маюсь дикими головными болями. Даже соображать перестаю.

— Ну, милок, — Распутин не выдержал, крякнул, — видал я всяких интеллигентов, но таких...

— Истинную правду говорю, Григорий Ефимович, — сосуды...

Распутин сдвинул под табуретку ноги в лаковых галошах, приподнялся и выкрикнул зычно, так, что в груди у него что-то хрустнуло:

— Дуняха, налей в гранёный стакан водки, возьми пару картох, кусок хлеба и принеси сюда!

У инженера красным светом, будто у кролика, зажглись глаза, он глянул в сторону кухни и облизнулся. Дуняшка копалась долго, чем-то громыхала, будто искала водку среди кастрюль, на лбу инженера от нетерпения даже появился пот, рот начал нервно подёргиваться.

«Хар-рош, — невольно отметил востроглазый Распутин, — да он больной совсем. Такого в руках держать очень легко. За стопку водки он продаст кого угодно — и мать с отцом, и царя с царицкою. Мда-а-а». Наконец Дуняшка принесла стакан водки, наполненный до краёв, неочищенную картофелину и кусок огурца — набор немного не тот, что заказал Распутин, но «старец» придираться к «племяшке» не стал, вяло махнул рукой и показал глазами на инженера:

— Ему вот. Не пьёт человек, а лечится.

Гейн подхватил дрожащей рукой стакан, стремительно поднёс ко рту, выпил жадно, в несколько крупных гулких глотков, лицо у него быстро расслабилось, стало спокойным, довольным, он стряхнул себе в рот остатки водки — несколько капель, — и облегчённо вздохнул:

— У-уф, Григорий Ефимович! Вы спасли меня!

— Закусывай! Вот племяшка тебе специально картоху с огурцом принесла.

— Закуска — дело десятое, Григорий Ефимович! Главное — расширить сосуды. А это без лекарства невозможно.

Когда Дуняшка убежала, Распутин перевёл взгляд на Симановича, до сих пор не проронившего ни слова.

— Ну?

— Дело-то оказалось серьёзное. — Симанович задумчиво помял рукой подбородок, кивнул в сторону Гейна: — Он всё расскажет. — Тут Симанович не удержался и похвалил: — Хороший человек оказался!

— Это мы ещё посмотрим, это в будущем. — Распутин, весело сощурив глаза, хмыкнул — Гейн хоть ему и не понравился, но «старец» уважал людей, умеющих пить, а инженер умел пить и из-за этого, видать, не раз вылетал со службы. — Как там в этой присказке будет? «Слепой сказал: «Посмотрим», глухой сказал: «Послушаем»? Ну!

— Есть у меня приятель один, Борька Ржевский, журналист. Мужик он не самый плохой, на Балканах воевал, орден имеет. Так он собирается отбыть в Швецию по делам одной мебельной фирмы.

Распутин молчал, продолжая цепко и лучисто смотреть на инженера.

— А из Швеции он поедет в Норвегию, в город Христианию, с деликатным поручением — передать письмо иеромонаху Илиодору, — Гейн перевёл дыхание и умолк, у него словно бы что-то останавливалось внутри, он не мог долго говорить.

— Илиодорка — гнилой человечишко, — Распутин вздохнул. — Котях! А что нацарапано в том письме — неведомо?

— Что в письме — неведомо, но на словах велено передать Илиодору, что его ждёт большая сумма денег, если он вернётся в Россию и убьёт вас.

— Кто посылает Ржевского в Христианию?

— Хвостов.

Хоть и ждал этого ответа Распутин, а всё равно вздрогнул, крепко, до скрипа, сжал зубы. Пробормотал тускло:

— Ладно, запомнил... Что ещё?

— Илиодор написал книгу.

— И об этом слышал.

— Там, говорят, много о вас, Григорий Ефимович. О вас, о государе и императрице Александре Фёдоровне. Хвостов хочет выкупить эту рукопись.

— Зачем?

— Не ведаю, право. Можно только догадываться зачем.

— Мне догадки не нужны, мне надо знать точно, — Распутин приподнялся на стуле, словно кречет, что-то высматривающий в округе, выкрикнул зычно: — Дуняшка! Ещё водки!