Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Он ужом завертелся на стуле. С Розой всё было понятно, этот пирожок со сладкой начинкой никуда от него не уйдёт, теперь надо сделать так, чтобы и аристократка никуда от него не ушла.

Глаза у него сделались яркими, из них полился свирепый свет, на который все всегда обращали внимание, — жгучий, магнетический, притягивающий к себе, беспощадный.

В ресторане было шумно, в воздухе сизыми слоями плавал дым — помещение проветривалось плохо, — вкусно пахло жареным мясом и копчёным лососем, пахло ещё чем-то, было весело, в зале царил тот особый ресторанный уют, который делает всех людей близкими друг к другу.

И Распутин почувствовал, что все люди, находящиеся в ресторане, близки ему. Хотя аристократка не обращала на него никакого внимания — она очень быстро поняла Распутина, он стал для неё неинтересен, — «старец» решил заняться ею, удивить чем-нибудь таким, чем не могут удивить люди её круга. Холод этой женщины был не только оскорбителен для Распутина, он подогревал «старца».

Распутин обиженно замычал, потянул на себя скатерть с закуской, но Анисья Ивановна, заметно помрачневшая, пьяная от еды и потому совсем переставшая разговаривать — она была занята, она планомерно опустошала тарелки со снедью, мускулистые её челюсти работали как машина, не уставая, — ухватила рукой другой край, задержала — Распутину и тут не удалось одержать победу.

— Тьфу! — с досадой плюнул он, сунул руку в карман, проверяя, много ли денег дал ему Кагульский. Пачка была солидной, кредитки приятно ласкали руку. Поискал глазами — где же Кагульский?

А Кагульский веселился, неумело, но тем не менее лихо, ничуть не стесняясь своей неумелости, отплясывал «матчиш», толкаясь с такими же, как и он, неумелыми хмельными людьми, не вписываясь в круг, плотно обставленный столами со снедью, цеплял за углы боками, иногда сшибал на пол вилки и салфетки, шумно извинялся и продолжал взмётывать руки, гикать, топать каблуками. Распутин позавидовал: весёлый человек Сеня Кагульский!

Ему тоже захотелось очутиться в танцевальном кругу и сбацать, подобно Катульскому, «матчиш». Распутин покивал одобрительно, гикнул лихо и вновь потянулся за бутылкой — для смелости надо было ещё немного хлебнуть. Раскрутил бутылку с мадерой — так, чтобы вино в посудине поднялось винтом, крепко ухватил горлышко губами, запрокинул голову и одним глотком отправил мадеру в желудок.

Переместился по столу, пересаживаясь со стула на стул, к аристократке. Спросил грубо, насквозь пробив её взглядом:

— Ну чего? Насмотрелась на меня? Интересно было?

— Интересно, — подтвердила та, достала из сумки изящную тонкую папиросу-гвоздик, закурила.

Дым от папиросы пошёл такой душистый и сладкий, что у Распутина даже потекли слюнки изо рта. Он решительно отёр губы ладонью.

— Не веришь, что я — это я?

— Если признаться — не очень...

— Что не очень?

— Не очень верю.

— Как это? — Распутин ахнул. — Я — это я! Я — Распутин! Я, и никто другой. — «Старец», распаляясь, стукнул себя кулаком в грудь. — И эту вот тряпку, — он помял пальцами воротник собственной рубахи, — расшивала мне сама царица. Собственноручно! А по подолу и рукавам — её дочки. Ты и этому не веришь?

— Этому как раз верю, расшивать цветочками рубахи — дело нехитрое.

— Тогда чему не веришь? — Распутин терял нить разговора, путался, в голове у него всё плыло, под ногами тоже плыло, ему было очень обидно, что эта женщина не воспринимает его всерьёз, не опускается перед ним на колени, — мыча, покрутил головой, заскрипел зубами. — А?

Аристократка сделала неопределённое движение рукой.

— Да я это, я! — простонал Распутин, сбитый с толку, пристально и сладострастно глядя на аристократку.

Аристократка, продолжая пускать тонкой сиреневой струйкой душистый дум, презрительно отвернулась от Распутина.

— Я это! — несло того, будто щепку в буйном потоке, у «старца» кружилась голова, чёрную бороду растрепало, разнесло клочьями в разные стороны, волосы колтуном приподнялись над головой. — Только у меня одного во всей России есть такой причиндал, — он хлопнул себя по неприличному месту. — Хочешь, покажу?

— Г-господи! — тоскливо прошептала аристократка, резко встала, пощёлкала пальцами, подзывая к себе официанта.

Тот стремительно подбежал, согнулся в низком поклоне — издали почувствовал, с какой птицей имеет дело.

— Счёт! — потребовала аристократка.

— Я отдельно ни на кого не считал, — блеющим тоном сообщил официант. — Стол общий — и счёт общий!

— Счёт за весь стол! — Голос аристократки наполнился металлом.

Распутин наконец понял, что аристократку ему не обломать, и заметно поскучнел. В воздухе запахло скандалом. Анисья Ивановна продолжала мерно работать челюстями, поглощая блюдо за блюдом, освобождающиеся тарелки решительно отодвигая на край стола, иногда засовывала одну пустую посудину в другую, грозно выпячивая подбородок, останавливалась на несколько секунд, намечала очередную добычу, подвигала к себе полное блюдо и двигалась дальше. Она уже совсем отключилась от общей беседы, от ресторана, перестала замечать гостей, сидящих за столом, и прежде всего — Распутина, что, впрочем, устраивало «старца», глаза у Анисьи Ивановны осоловели, сделались тусклыми и довольными. А Распутин, хоть и поскучнел, обожжённый холодом аристократки, решил сделать новый заход. «Попытка — не пытка», — сказал он сам себе.

— Царицка мне даже ноги моет, — он вновь горделиво стукнул себя кулаком в грудь, — и не кочевряжится, как некоторые. Что ей говорю — то и делает.

— Враньё! — коротко и жёстко произнесла аристократка, не глядя на Распутина.

Тот чуть не задохнулся от такого «пассажа», ошпаренно открыл рот, с сипеньем втянул в себя воздух, стараясь одолеть жгучую пустоту, возникшую в нём, закашлялся.

— Как это враньё? — откашлявшись, спросил он.

— А так! — Аристократка вновь нетерпеливо пощёлкала пальцами — официант что-то не спешил нести счёт.

— Да у меня письма царицкины есть, — сказал Распутин. — И письма её дочек.

— Не будет царица возиться с таким быдлом, — жёстко закончила разговор аристократка.

— Это ею вот вышито, — Распутин рванул на себе ворот рубахи. — Собственноручно! А потом, я... я на жизнь могу зарабатывать своим причиндалом. — Пошатнувшись, он начал расстёгивать на себе штаны. — Не то что иные... Большие деньги могу...

— Быдло, оно и есть быдло, — проговорила аристократка, глядя мимо Распутина, «старец» для неё перестал существовать. — Стоит мне только сказать одно слово офицерам, — она покосилась на компанию фронтовиков, сидевшую за большим составным столом, — не только из какого-то припадочного — из кого угодно будут вышиблены мозги! Бедна Россия, коли у царского трона стоят такие мешки с навозом!