Арнольд Гессен - «Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине

Здесь император получил новый донос от капитана Вятского полка А. И. Майбороды, дал приказ арестовать членов тайного общества и неожиданно скончался. Вступивший на престол его брат, Николай I, щедро вознаградил предателей и позже продолжал осыпать их своими милостями.

Об обстоятельствах, предшествовавших аресту декабриста В. Л. Давыдова, его внук так рассказывает со слов бабушки Александры Ивановны.

В 1825 году стояла чудная осень. Такого дивного бабьего лета никто не помнил. Бабушка часто направлялась с детьми на прогулку в ближайший лес, так называемый «тростьянский яр». Это было любимое место для детских прогулок того времени и позднейших поколений. Расположились на лужайке около лесной сторожки.

Детские игры были в полном разгаре, когда из Василькова, где стояли части второй Южной армии, прискакал верховой с письмом от В. Л. Давыдова, который сообщил Александре Ивановне о возможном его аресте и просил срочно уничтожить всю его переписку и другие документы.

Никому не показав вида о случившемся и оставив всех на лужайке, бабушка поехала одна в усадьбу. Она прошла прямо в кабинет мужа, заперла двери, затопила камин и, не разбирая, сожгла все находившиеся в кабинете бумаги. Погибла вся переписка В. Л. Давыдова с членами тайного общества и вместе с ней – наброски стихотворений и записи Пушкина, которые поэт разбрасывал в бильярдной, а Давыдов тщательно собирал и хранил…

Дочь Давыдовых, Екатерина Васильевна, родившаяся в Каменке и вышедшая в Красноярске замуж за В. М. Переслени, рассказывала, что после осуждения отца и отъезда к нему матери, ее взяла на воспитание, вместе с сестрой, Елизаветой, их родственница, графиня Чернышева-Кругликова.

В тридцатых годах прошлого столетия, когда отец и мать были на каторге, девятилетняя Екатерина встречалась в Яропольце с Пушкиным, но воспоминания об этих встречах смутно запечатлелись в ее памяти. Помнила только, как все любили и радостно встречали приезжавшего Пушкина.

Гораздо ярче в ее памяти сохранились более поздние воспоминания о встречах с Гоголем. Когда Чернышевы жили в сороковых годах в Риме, Гоголь часто приходил к ним. Она помнила его слабым, болезненным, вечно зябнущим.

Когда Гоголь приходил, он просил Екатерину Васильевну спеть ему какую-нибудь украинскую песню. Она садилась за фортепьяно и, сама себе аккомпанируя, пела украинские песни и особенно часто любимую Гоголем – «У сосида хата била…»

Вспоминая это, Екатерина Васильевна уже старушкой садилась за фортепьяно и своим старческим голосом напевала эту песню. Любила она вспоминать и о том, как Гоголь не раз признавался ей: если бы он вздумал когда-нибудь жениться, то женился бы только на ней…

Большой след оставил в жизни Каменки во второй половине прошлого столетия Петр Ильич Чайковский, сестра которого, Александра Ильинична, была замужем за сыном декабриста, Львом Васильевичем Давыдовым.

Композитор часто приезжал в Каменку и подолгу гостил у сестры. Он ежедневно совершал большие прогулки и вечером, перед закатом солнца, любил отдыхать на отвесных береговых скалах реки Тясмина, вслушиваясь в тихий рокот и всплески речных приливов и доносившееся сюда пение возвращавшихся с полевых работ крестьян.

Иногда Чайковский изменял своим любимым скалам и заканчивал прогулки на мосту через Тясмин. Здесь он тоже подолгу стоял, вслушиваясь в пение возвращавшихся с работ крестьян. Эти народные мотивы нашли отражение в знаменитой Второй симфонии Чайковского, написанной в Каменке.

Как и Пушкина, Чайковского все любили в Каменке. Он неоднократно приезжал к сестре погостить, и позднейшее поколение Давыдовых сохранило в своей памяти много эпизодов и штрихов из жизни композитора в Каменке.

Работая над «Евгением Онегиным», Чайковский как-то напевал вполголоса, повторяя вслух:

– Слыхали ль вы, слыхали ль вы?..

– Слыхали, слыхали! – шутя, ответила на это тетушка Елизавета.

– Ну, что ж, если слыхали, я уберу одно из них… – ответил композитор.

Когда «Лебединое озеро» вышло из печати, Чайковский подарил экземпляр его своей племяннице, сестре Е. В. Переслени, Александре Переслени, с надписью:

В том самом гроте, в котором Пушкин когда-то работал над своими произведениями, Чайковский создал Вторую симфонию и писал «Мазепу»…

Чайковского всегда восхищало общение с природой. Гуляя и слушая доносившееся с полей пение, он часто останавливался и делал в своей записной книжке нотные записи.

Живя в Каменке, Чайковский работал обычно не менее пяти часов в день, и это было для него неписанным законом: он полагал, что, когда приходит вдохновение, композитор должен быть готов настойчиво и продолжительное время работать.

«Без работы жизнь не имеет для меня смысла», – говорил композитор.

На прогулках он бывал всегда душою общества, был весел, много шутил, всех развлекал. Особенно любил он ходить в лес по грибы и очень радовался, когда ему удавалось собрать больше всех.

С большой любовью и исключительным уважением относился Петр Ильич к вдове декабриста Давыдова, Александре Ивановне. Об этой умной, скромной и поразительной душевной красоты женщине он писал Н.Ф. фон Мекк из Каменки 21 апреля 1879 года:

«Я имею здесь на глазах одну из самых светлых личностей, встреченных мною в жизни, – мать моего зятя, и мне хорошо известно, чего натерпелась эта старушка…»

Прошло еще пять лет, и Чайковский писал 16 июля 1884 года из Каменки:

«Не нарадуешься, когда смотришь на эту восьмидесятилетнюю старушку, бодрую, живую, полную сил. Память ее необыкновенно свежа, и рассказы о старине так и льются, а в молодости своей она здесь видела много интересных исторических людей. Не далее, как сегодня, она мне подробно рассказывала про жизнь Пушкина в Каменке.

Судя по ее рассказам, Каменка в то время была большим, великолепным барским имением, с усадьбой на большую ногу: жили широко, по тогдашнему обычаю, с оркестром, певчими и т. д. Никаких следов всего этого не осталось. Тем не менее, если что скрашивает безотрадную, скучную, лишенную всяких прелестей Каменку, так это именно исторический интерес ее прошлого».

Наконец, 5 ноября 1885 года Петр Ильич снова писал:

«Чрезвычайно приятно было увидеть вполне почти оправившуюся от болезни старушку Александру Ивановну Давыдову, еще недавно внушавшую опасения за себя. Бог знает, придется ли еще раз увидеть эту превосходнейшую и глубоко уважаемую мною женщину; ей уже идет восемьдесят пятый год, и хотя, как я сказал выше, она оправилась, но все-таки силы ее с каждым годом слабеют и едва ли она уже долго проживет».