Вадим Арбенин - Предсмертные слова

«Отчего это не слышно, чтобы Яков работал?» — спросил жену Адель знаменитый БАРОН БРАМБЕУС,отрываясь от диктовки статьи для третьей книжки журнала «Весельчак». Самому ему уже недоставало сил держать перо. Чтобы не мешать ему, Адель и попросила мастерового Якова несколько минут назад перестать стучать молотком — ему хозяин велел починить «прелестное маленькое фортепиано». «К чему давать приказания, противные тем, которые я нахожу нужными? Надо непременно починить эту маленькую вещичку, — сказал он старой доброй ключнице Дорхен. — Непременно надо сделать это теперь, потому что после меня никто и не подумает этим заняться». И крикнул в соседнюю комнату: «Яков! Займись этим немедленно, я обещаю тебе хорошую награду». И это были последние связные слова талантливого предшественника бульварной обличительной публицистики, одного из трёх журнальных богов России, врага Пушкина и Гоголя («хохлацкого сказочника»), настоящее имя которого ОСИП ИВАНОВИЧ СЕНКОВСКИЙ.Все ругали этого мелочного и злого эгоиста, и все его запоем читали да нахваливали. На смертном одре, трёхспальной кровати красного дерева, в собственном доме помпейского стиля, в Свечном переулке Санкт-Петербурга, барон Брамбеус говорил без умолку: «Чего доктора хотят от меня?.. С какой стати предписывают мне лекарства?.. Благо России… Государь…» И рассмеялся холодным, бессердечным смехом.

«Это была отличная партия в гольф, ребята», — сказал домочадцам любитель гольфа, джазовый певец и актёр ГАРРИ «БИНГ» КРОСБИ.После чего, очень довольный собою, умер.

«Хотел бы я умереть лыжником», — беспечно заметил больничной сиделке знаменитый американский комик СТЕН ЛОРЕЛ,вечный напарник Оливера Харди в фильмах «великого немого». «Это ещё почему?» — несказанно удивилась старая дама. «Уж лучше быть лыжником, чем лежать вот так, истыканным сотнями булавок», — объяснил ей актёр и спокойно покинул сей бренный мир.

Удачливый и отчаянный игрок Лондона, лорд УАТФОРД,только что сорвавший куш в 180 тысяч фунтов стерлингов (а это был самый крупный выигрыш, когда-либо достававшийся игроку в Клубе Адского Огня), обратился к завсегдатаям этого игорного дома с тронной речью: «Вы все по существу — пошляки. А я — самый большой пошляк из всех вас, и потому ваш король… И я хочу знать, что ждёт нас по ту сторону жизни. Я хочу знать эту самую загадочную из всех загадок: „Что ждёт нас потом?“ Любознательный мой народ стремится решить её. Но миссия короля — быть впереди всех и тут. Я хочу знать, знать, знать!» Трижды произнеся это слово, сэр Уатфорд раздвинул складки своего домино и медленно, медленно, очень медленно поднёс правую руку к правому виску. И прогремел пистолетный выстрел!

БЕЗЫМЯННОМУ ИГРОКУв покер из Луисвиля, штат Кентукки, США, крупно повезло: ему пришёл на руки royal flush, лучший из всех мыслимых раскладов карт. Ставки всё поднимались и поднимались, и была как раз его очередь открывать карты, когда случилось то печально известное разрушительное землетрясение 16 декабря 1811 года. С крыши таверны, где шла игра, упала печная труба, затрещали стропила, стала валиться и сама крыша, игроки бросились на улицу с криками, что наступает конец света. Но человек с royal flush на руках и не думал трогаться с места. На всякий случай, ещё раз взглянув в свои карты, чтобы не ошибиться, он спокойно выложил их на стол со словами «Что ж, джентльмены, этот мир был очень даже неплох». И в этот момент на него обрушилась кровля.

Когда палач явился за римским философом КАНИЕМ,чтобы отвести его к месту казни, то застал его играющим в кости. «Я выигрываю, — спокойно и просто сказал палачу философ, которого приговорил к смерти император Калигула. — Дайте же ещё немного поиграть!» Палач согласился.

«Не сыграть ли нам в карты?» — спросил жену Фэнни шотландский писатель РОБЕРТ ЛЬЮИС СТИВЕНСОН,автор лучшего из всех приключенческих романов «Остров Сокровищ». Сели играть. Стивенсон выигрывал, и выигрывал неплохо. В восемь часов вечера, когда стенные часы начали отбивать время, он вдруг порывисто поднялся со стула, качнулся, ладонью потёр лоб и, пятясь, дошёл до антикварного кресла своего дедушки. Когда часы пробили последний, восьмой раз, Стивенсон опустился в кресло и сию же секунду сполз на пол. «О!..» — только и успел вымолвить он. «Что с тобой, Лу?» — склонилась над ним мать. Но сын уже не ответил. «Кровоизлияние в мозг», — заключил доктор, и через два часа «слагателя историй» не стало. А ведь ничто не предвещало трагического исхода. Утром, после завтрака (крылышко цыплёнка и разбавленное водой бургундское), «самоанский отшельник» прилёг и попросил падчерицу Изабеллу: «Почитай мне что-нибудь из „Книги джунглей“ Киплинга». На полуслове её прервал: «Мне очень хочется домой. Так сильно хочется!.. Что-то там, в Эдинбурге, делается сейчас?.. Снег на крышах… Роса на вереске… Птицы…» Изабелла хотела уйти из кабинета, но Стивенсон остановил её: «Какое сегодня число?» — «Тринадцатое декабря 1894 года». В семь часов он спустился из кабинета в столовую своего так называемого «Двойного» дома, сел на стул и прикурил новую папироску от только что выкуренной. «Ты слишком много куришь», — сказала ему Фэнни. Все последние дни её терзало предчувствие, будто с кем-то из её близких людей должно произойти несчастье. Чтобы приободрить её, Льюис спустился в погреб и вернулся с бутылкой бургундского вина. «Сейчас я приготовлю салат», — сказал он ей. «Ты слишком много пьёшь», — ответила на это Фэнни. Роберт откупорил бутылку: «Не сыграть ли нам в карты?» и они сели за ломберный столик. Писателя похоронили на высоком холме Ваеа на острове Самоа, в Тихом океане, где он прожил много лет, и на могиле написали заключительные строки его «Реквиема»:

«Вот тут… мой реквием… стихи… вам… тебе. Обработать бы, да вот… видишь…» — бормотал умирающий поэт ДМИТРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ВЕНЕВИТИНОВ.В начале марта 1827 года Ланские, хозяева дома на Мойке, где поэт снимал жильё, пригласили его на семейный бал. Разгорячённый вином и танцами, не обращая внимания на трескучий мороз, он в одном лишь фраке перебежал двор к своей квартире. Последовала простуда, которая его не пощадила. У него «сделалось вдруг воспаление в груди и в лёгких, так что принуждены были кровь пустить — кровь была истинно сочинительская, как чернила». На вопрос Фёдора Хомякова «Ну, как он?» доктор Шпраух молча взял руку больного, подержал её недолго и, не глядя, отбросил: «Медик не есть Бог. Здесь надо патер и мерка для гроб». «Обещай же мне, что…» — продолжал тем временем двадцатидвухлетний Веневитинов и продиктовал Хомякову последние строки своего стиха-реквиема: «Как знал он жизнь! Как мало жил!» Потом сказал, уже в объятиях смерти: «Снег… Устали вы… со мной…»