Вадим Арбенин - Предсмертные слова

«Лишите меня ног, ампутируйте мне ноги», — просила и просто умоляла врачей одна из богатейших женщин Америки, восьмидесятивосьмилетняя «табачная принцесса» ДОРИС ДЬЮК,умирая в нью-йоркской больнице. Чем уж досадили ей её ноги, которых, как говорят, добивались бесчисленные её любовники и обожатели?! Рядом с Дорис в этот момент не было никого из её близких, и все свои сбережения — более миллиарда долларов — она оставила своему дворецкому, некому Лафферти, которого, впрочем, тоже вскоре нашли мёртвым.

В два часа пополудни 20 августа 1893 года выдающийся лирический поэт России АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ АПУХТИН(«Ночи безумные», «Пара гнедых») без аппетита отобедал в Английском клубе и отправился в один из игорных клубов, завсегдатаем которого был много лет. С трудом, пыхтя и задыхаясь от ожирения, он добрался до первого карточного столика, опустил своё болезненно тучное тело в первое же кресло и, ни слова не говоря и даже не взглянув на игроков, вскрыл карты и начал сдавать. Его выигрыш в тот день, как, впрочем, и во многие другие дни, не был «à la Некрасов», и поэт вернулся домой, на Миллионную улицу, против казарм Преображенского полка, «в безразличном состоянии». В низких, маленьких, душных и прокуренных комнатах, куда не проникали «звуки дневные, несносные, шумные», «литературный Обломов» (Апухтин имел непреодолимое отвращение к литературному ремеслу) сел в неизменном шёлковом пёстром халате, с болтающейся папироской на губах, на неизменный широкий турецкий диван, на котором он, «будущий Пушкин», слишком захваленный и избалованный Тургеневым и Фетом, и «просидел своё дарование». Здесь его, дремавшего, жалобно мычавшего и протянувшего страшно опухшие ноги, и нашёл прислуживающий ему лакей Егор. Переворачивая умирающего Апухтина, он сказал ему: «Нет слов, у вас… главное основание, ножки в ранах». — «Ах, Егор, — передразнивая лакея, ответил ему угасающий поэт, — какое же тут основание? Нет слов, что у меня болят ноги… Но главное основание не в них!.. Песенка моя спета». А когда Егор спросил, чем он может помочь, ответил: «Мне ровно ничего не надо… Мне ничего не надо! Пустяки! Пройдёт!..» Нет, не прошло. Баловнем людей он начал жить и баловнем сошёл в могилу.

«Отрежьте мне ногу, доктор, и как можно выше. Нужно избежать риска повторной операции», — мужественно попросила доктора Томаса Кейта леди ДЖЕННИ РЭНДОЛЬФ ЧЕРЧИЛЛЬ,мать Уинстона Черчилля, будущего премьера Англии, человека, определившего судьбы столетия. Спускаясь по лестнице к вечернему чаю в новых «изящных туфельках от лучших сапожников Италии», Дженни споткнулась на истёртой ступеньке за три шага до гостиной, упала и сломала ногу у щиколотки. Дженни всегда очень гордилась своими необычайно красивыми ногами и изящными ступнями. И вот такое… Началась гангрена, ногу, по её просьбе, пришлось отнять выше колена. Навестившую Дженни подругу больная приветствовала шуткой: «Видите, теперь я уже не смогу встать не с той ноги!» И добавила: «Чем вам больнее, тем приятнее этим чёртовым докторам! Они говорят, что это и есть выздоровление». Но неожиданно, без всякого предупреждения, у неё началось сильное кровотечение из артерии ампутированной ноги. «Сестра, сестра! — закричала она. — Из меня хлещет кровь!» Главной новостью английских вечерних газет в тот день, 29 июля 1921 года, стала смерть леди Черчилль, «признанной красавицы Англии», «блестящей светской умницы», «царицы общества». Именем «Дженни Черчилль» окрестили корабельную пушку на английской канонерке, и перед её отплытием в Южную Африку на Бурскую войну (это было ещё в 1901 году), Дженни сделала из неё первый пробный выстрел. А капитан канонерки подарил ей отстрелянную гильзу.

«Вы уже решили, где вас похоронят?» — спросил Людовик Пятнадцатый умирающего маркиза де СУВРЕ. «У ваших ног, сир», — последовал довольно бестактный и двусмысленный ответ престарелого царедворца.

А великий итальянский скрипач и композитор НИККОЛО ПАГАНИНИза несколько дней до смерти из-за паралича гортани совершенно потерял голос и писал свои просьбы карандашом на дощечке из слоновой кости или на листках бумаги. Последняя запись была неожиданной: «Красные розы… Красные розы… Они тёмно-красные и кажутся Дамаском…1840…мая, понедельник…» и могла иметь касательство к его возлюбленной Паолине Бонапарт, сестре Наполеона, прозванной им Красной Розой. Больше Паганини уже не брал в руки перо и не мог взять в руку смычок. Но скрипка лежала всегда рядом с ним, и он перебирал её струны пальцами. Его тело не принимало пищи, и все удивились, когда он однажды, в среду, 27 мая 1840 года, согласился отобедать за общим столом. Но едва сел и попытался проглотить самую малую кроху скоромного, как поперхнулся и закашлял кровью. «Великий Боже, у меня больше нет сил», — едва успел выдавить он из себя. Позвали врача, но Паганини прогнал его (он всегда говорил: «Счастлив тот, кому дано отправиться на тот свет без посредничества врачей») и попросил сына Акиллино подать ему скрипку. Тронул пальцами струны и вдруг последним отчаянным усилием сломал смычок. «Положи его в гроб, так мне будет спокойнее. И скажи, чтобы не исполняли реквием по мне». Было четыре часа пополудни, и было это в Ницце. Церковь запретила хоронить Паганини, обвинённого в колдовстве и чародействе, в какой бы то ни было христианской земле. Тело маэстро забальзамировали и оставили лежать в постели. И это было лишь началом его посмертных приключений. Через два месяца останки перенесли в подвал жилого дома, где они хранились более года, пока медицинские власти города не распорядились выдворить их оттуда. Тело переправили в келью заброшенного лепрозория, потом — в погреб на маслобойной фабрике, потом — в сад частного дома, потом — в семейную усадьбу и только по прошествии целых пятидесяти шести лет перевезли в Италию и упокоили наконец-то на городском кладбище его родной Генуи.

«Я похоронил свою скрипку (итальянского мастера Маджини. — В. А.), спустил струны и запечатал в ящик; конец моей музыке, — пожаловался композитор АЛЕКСЕЙ ФЁДОРОВИЧ ЛЬВОВперед кончиной виолончелисту Маркусу, с которым часто музицировал. — Я играл на ней более пятидесяти лет. Что-то будет с моим несравненным инструментом теперь?» В ноябре 1833 года Львов, тогда инженер путей сообщения и скрипач, исполнил в Певческой капелле Санкт-Петербурга первый русский национальный гимн «Боже, царя храни» на слова поэта Василия Жуковского. До того у русских был гимн английский, он же — прусский. Мощь народного гимна (молитвы русского народа) в исполнении двух оркестров и сотни певчих Капеллы столь растрогал присутствовавшего императора Николая Первого, что он попросил автора исполнить гимн ещё раз, а потом ещё раз и ещё раз. После чего обнял Львова и, крепко поцеловав, сказал ему: «Спасибо, спасибо! Cʼest superbe! Прелестно! Ты совершенно понял меня». Официально «Боже, царя храни» стал Российским гимном 6 декабря 1833 года после исполнения его в Большом театре. К старости, возведённый в чин тайного советника и в звание сенатора, Львов совершенно оглох, хотя и уверял всех, что будто бы слышит свою игру на скрипке. Без музыки он совсем осиротел, похоронил себя в своём ковенском имении «Романи», где и распрощался сначала со скрипкой, а потом и с жизнью.