Вадим Арбенин - Предсмертные слова

Проев приданое и насытясь объятиями своей первой жены, ЕКАТЕРИНЫ АРАГОНСКОЙ,которая была на пять лет старше его, он оставил её, уже постаревшую, потолстевшую и подурневшую, и безжалостно заточил в мрачный захолустный замок Кимболтон, где она некогда жила с первым своим мужем, принцем Артуром Валлийским. Здесь, вдали от королевского двора, Екатерина, с титулом вдовствующей принцессы, умирала от болезни, известной в народе как «рак сердца», а работники уже сбивали её гербы со стен королевских дворцов и даже с королевской баржи. Прощаясь с жизнью, эта умная женщина, «рождённая быть королевой», написала Генриху письмо, которое, говорят, даже из него выдавило слёзы: «Ныне в последний раз клянусь я, что очам моим Вы желаннее всего… Екатерина, королева Англии». А через день со смертного одра королева говорила уже своему давнишнему фавориту (especial amigo), довольно циничному послу испанской короны Эсташу Шапюи: «Теперь я, не брошенная тобою, как какая-нибудь скотина, смогу спокойно умереть в твоих объятиях». Посол скакал полдня по размытым зимними дождями дорогам Англии, чтобы застать Екатерину в живых, и, заляпанный грязью с головы до ног, ввалился в её спальные покои и грохнулся перед королевским ложем на колени, лобзая монаршьи ладони. «За эти последние шесть дней я и двух часов не сомкнула глаз, — только и вымолвила Екатерина. — Возможно, сосну теперь… Принесите мне кружку валлийского пива…» С удовольствием выпила его и действительно уснула. Уснула вечным сном. Потом говорили, что пиво было сдобрено ядом, «медленным и неуловимым». Говорили также, что довольный Генрих буркнул: «Наконец-то сдохла старая карга, хвала Богу!»

В тот же вечер он впервые вышел на придворный бал со своей новой пассией АННОЙ БОЛЕЙН,утончённой и начитанной молодой дамой, «излучающей секс и неподражаемо хорошенькой в жёлтом траурном платье, которое ей очень к лицу». «Теперь я — действительно королева», — сказала тогда она придворным, и это было сущей правдой. Но «счастливейшая из женщин» пробыла королевой Англии всего лишь три года: Генрих приговорил её к смертной казни за якобы супружескую измену («Эта старая костлявая девка, вероломная изменница и извергающая яд блудница переспала с добрым десятком… нет, с сотней мужчин!») и кровосмешение («Да она спала со своим братом Джорджем!»). Пока Анна читала «Отче наш» на чёрном эшафоте во дворе Тауэра, её терпеливо ожидал французский палач-меченосец, специально вызванный из Сент-Омера. Анна провела рукой по шее и сказала ему: «Я слышала, что вы больший искусник в этих делах, чем наши английские палачи, а шейка у меня такая нежная и тоненькая. Нанесите мне самый верный удар» и сердечно рассмеялась. Палач мягко объяснил королеве, что смерть от меча будет безболезненной, поскольку он быстрее тяжёлого топора сделает своё дело, и она уйдёт в мир иной с присущим ей изяществом. Одета Анна была в тёмное шёлковое платье с глубоким разрезом и оторочкой из королевского горностая; тёмные волосы, аккуратно расчёсанные и убранные жемчугом, укрыты простой сеткой, и её тонкая белая шея выглядела совсем беззащитной. Последние слова королевы, обращенные к отсутствующему на казни Генриху, были язвительны и точны: «Вы, Ваше Величество, подняли меня на недосягаемую высоту. Теперь вам угодно ещё более возвысить меня. Вы сделаете меня святой». А народу, осыпавшему «пучеглазую шлюху» и «чёрную ворону» проклятиями, она сказала: «Королевой жила, королевой и умру, хотя бы вы все лопнули с досады!» Потом попросила помощника палача завязать ей глаза. «В последний раз сыграю с вами в жмурки», — пошутила она. За это её беззаботное поведение на эшафоте зеваки в двухтысячной толпе уже называли Анну «безголовой нашей королевой». Французский палач мастерски справился со своей работой — как-никак из казны ему было выплачено 15 фунтов стерлингов. Такие огромные деньги, и всего-то за один удар мечом! Кто-то из слуг «английской Мессалины» поспешно завернул её голову в белую ткань и исчез с ней. В этот час Генрих был далеко от Тауэра, на большой королевской охоте, в окружении своих ловчих и гончих. Услышав сигнальный выстрел пушки с места первой в истории Англии казни королевы, он принял из рук слуги ружьё и сказал: «Свершилось! Дело кончено! Спускайте собак и обложите кабана!» А после охоты отправился на встречу со своей очередной любовницей.

А на следующий день повёл её, двадцатисемилетнюю красотку ДЖЕЙН СЕЙМУР,к алтарю, повёл в белых траурных одеждах. В положенное время третья жена Генриха Восьмого, супружеское лоно которой покоилось на гробнице Екатерины Арагонской и на плахе Анны Болейн, разродилась долгожданным наследником престола, Эдуардом. Причём разродилась только на третий день родовых мук и через кесарево сечение. Когда врачи спросили Генриха, кого спасать, жену или сына, он без колебаний ответил: «Спасите ребёнка! Женщин я могу достать столько, сколько мне будет нужно». В Лондоне свирепствовала чума. Джейн, «цветок старой Англии», «роза без шипов», как звали её при дворе, в беспамятстве сбрасывала с себя жаркие меховые одеяла и без конца всё просила из постели: «Да дайте же мне чего-нибудь поесть! Да накормите же меня, наконец! Подайте мне куропатку, да пожирнее!» и умерла через двенадцать дней после родов «от родильной горячки, жестокой простуды, заражения крови и переедания, по вине тех, кто обязан был следить за её здоровьем». Перед смертью, придя на короткое время в сознание, она заверила безутешного мужа: «Сын был зачат в законном браке, и он законнорожденный». Вот какие слова пришлось слышать королю от королевы. В этой семейке Тюдоров всякое бывало.

Ещё одну свою жену, пятую по счёту, бывшую придворную даму КАТЕРИНУ ХОВАРД,«хорошенькую маленькую развратницу двадцати лет, сколь легкомысленную, столь же и глупую», Генрих Восьмой тоже отправил на эшафот. И тоже за супружескую неверность (насилие над королевой, или адюльтер, считалось в Англии тогда государственной изменой). Страдающая от безразличия стареющего и больного мужа, опытная кокетка, холодная и расчётливая Катерина, на 30 лет его моложе, искала утешения в объятиях придворных любовников и любовниц и немало в этом преуспела. Даже со своим двоюродным братом, пэром Томасом Кульпе, была в предосудительных любовных сношениях. Спала Катерина и с четвёртой королевой Генриха, «доброй, застенчивой и скромной фламандской кобылой», герцогиней АННОЙ КЛЕВСКОЙ.В эту «дебелую деву, ростом и дородностью способную поспорить с самим женихом» Генрих влюбился по портрету искусной кисти Гольбейна, который хотел польстить германской принцессе. Катерина свою измену не отрицала, от защиты парламента отказалась, полностью положившись на милость короля, и умоляла его провести «закрытую казнь, а не публичное унижение». Заточённая им в Тауэр, она попросила принести к ней в камеру деревянную колоду и всю ночь перед казнью упражнялась, как лучше, по-королевски, положить ей голову на плаху. На предложение исповедаться Катерина ответила отказом: «Я говорила с Богом так редко, что он, наверное, не знает, кто я». Утром она с трудом поднялась по тринадцати ступеням чёрного эшафота, поставленного на той же самой лужайке, где пять лет назад рубили голову Анне Болейн, а когда увидала палача, потеряла дар речи. Но, придя в себя, слабым, едва слышным голосом обратилась к народу: «Я заслужила смерть за преступления против короля, который столь любезно обращался со мной. Всегда повинуйтесь королю». И когда палач встал перед ней на колени и попросил прощения, она сказала: «Прощаю тебя. Я пришла сюда королевой и королевой умираю, но с большей радостью умерла бы женой пэра Кульпе». И бросила в толпу последние слова: «Умолите Генриха не трогать за мои преступления ни родственников, ни семью мою. Жизнь такая красивая!» Хорошенькая головка Катерины Ховард, с кровавыми царапинами от ногтей короля на лице, пала под мечом палача. Летописец отметил: «Она вела себя как истинная христианка, с удивительной твёрдостью и достоинством». В день её казни в Лондоне были закрыты все лавки, театры и дворцы на левом берегу Темзы.