Вадим Арбенин - Предсмертные слова

Это были последние строки последнего стихотворения французского «волшебника слова».

Еще один «волшебник слова», доктор медицины ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ДАЛЬ,«удручённый летами и болезнями», до последней минуты своей жизни не выпускал из рук пера, причём пера гусиного. «Этак буквы получаются круглее и чётче», — объяснял он дочери. Даль работал над вторым изданием своего «Толкового словаря живого великорусского языка», внося в него тысячи поправок и дополнений. Строчки ложились криво, но он старался писать разборчиво, с трудом выводя букву за буквой. Писать мелко, неразборчиво он не имел права — неизвестно, успеет ли ещё переписать. А когда пришёл отец Преображенский, священник церкви с соседнего Ваганькова кладбища, он попросил его: «Похороните меня на своём погосте». — «Да вас, немца, туда не пустят», — посочувствовал ему священник. «А каково будет моим тащить труп мой восемь вёрст, через всю Москву, с Пресни на Введенские горы… А здесь любезное дело — близёхонько». А когда священник ушёл и Даль вновь взялся за перо, но оно выпало из руки его, он подозвал дочь и попросил: «Запиши словечко…» Последнее слово Даля, выдающегося знатока русского языка, было о словах.

И выдающийся знаток французского языка ДОМИНИК БОУР, умирая, тоже не прекращал своих изысканий в области грамматики: «„Я скоро умру..“ или „Я готов умереть…“ — пожалуй, оба эти выражения правильны».

Известный писатель и драматург Сербии БРАНИСЛАВ НУШИЧумер с пером в руке, работая над сатирическим обозрением «Путешествие с того света» и пьесой «Власть». Именно в этой пьесе он успел написать слово «Занавес», и оно было последним в его жизни. Потом уж дочь стала читать ему газетные рецензии о загребской премьере его другой пьесы «Покойник» (!), и под её чтение он затих, закрыл глаза и, казалось, заснул.

Вождь протестантизма в Швейцарии ЖАН КАЛЬВИН,измученный доброй дюжиной страшных болезней, которые он называл «вестниками смерти», тоже не оставлял работы ни на час. «Разве вы хотите, чтобы Бог, придя за мной, не застал меня за работой?» — отвечал он на увещания своих учеников и последователей, моливших его сберечь себя для блага церкви. Его колотил непроходящий кашель, он отказывался от пищи, уверяя всех, что потерял аппетит, и «сладчайшее вино казалось ему горьким». За неделю до смерти Кальвин, переносивший свои страдания без жалоб и стонов, неожиданно потерял дар речи, но поразительнейшим образом обрёл его вновь в день смерти, чтобы сказать братьям свои последние слова: «Умереть мне будет стоить огромных трудов… Меня уже сколько раз травили собаками: „Ату его! Ату его!“, и эти твари драли на мне мантию и рвали ноги… В меня уже стреляли из аркебузы раз сорок или пятьдесят… А всё никак… Но на сегодня, пожалуй, хватит, часы уже пробили». Такими словами великий французский богослов-протестант, но гражданин Женевы и фактический её диктатор, «женевский папа», обычно заканчивал свои лекции в академии и проповеди в церкви. Действительно, часы на городской каланче пробили восемь часов вечера. Шёл к своему исходу 27-й день месяца мая 1564 года. Кальвин, пятидесятисемилетний аскет, предводитель «детей Божьих», на прощание пожал руку по очереди каждому из пришедших к его смертному одру на улице Каноников у площади святого Петра: «Всё, что я сделал, ничего не стоит… Я повторяю… ничего не стоит…» Да и вещи, оставшиеся после смерти этого «гарпагона владычества», ничего не стоили — всего каких-то пятьдесят экю, включая книги.

Величайший немецкий учёный, блестящий натуралист АЛЕКСАНДР ГУМБОЛЬДТпроснулся тем утром в своей берлинской квартире на Oranienburger Strasse, № 67, по обыкновению, поздно. В одиннадцать часов выпил большой стакан бургундского вина и плотно, с видимым удовольствием, позавтракал. Даже в 90 лет он ел много, любил хорошо выпить и частенько столовался за королевским столом, сидя против самого кайзера Вильгельма. В полдень «Нестора науки» посетил американский натуралист Баярд Тейлор. «Вы много путешествуете и видели много развалин. Пред вами ещё одна», — поприветствовал он гостя. — «Я вижу не развалину, а пирамиду», — ответил тот. Спустя полчаса Гумбольдт обратился к нему со всем известными словами: «Ну, друг мой, а теперь я должен вас выгнать, мне нужно поработать с рукописью!» Однако тут юный камердинер доложил, что некая дама напрашивается к нему в гости, чтобы «услышать последние слова „гражданина двух миров“ и закрыть ему глаза». Отослав её, Гумбольдт вернулся в жарко натопленный кабинет к своему великому труду «Космос». Он уже дошёл до описания уральских гранитов, когда силы неожиданно оставили его, и он понял, что дописать эту главу не успеет. Ещё раз пересчитал листы рукописи. «Всего 85 страниц, Зейфер, — сказал он камердинеру. — Отнеси-ка их на почту». Потом поднялся, чтобы налить себе стакан воды, и упал без чувств. Зейфер, вернувшись с почты, нашёл хозяина на полу. «Великий Александр двух столетий» умер в половине третьего пополудни 6 мая 1859 года. Его земной путь в Космос был окончен.

Писал до последней минуты и ЧАРЛЬЗ ЛЮТВИДЖ ДОДЖСОН,более известный миру как ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ,автор вовсе не детских сказок «Алиса в Стране Чудес» и «Алиса в Зазеркалье». Писал он редкой в те времена авторучкой, из которой «чернила текли, как чёрные сливки». На Рождественские каникулы 1897 года он приехал в семейное гнездо «Chestnuts», в дом своих сестёр в Гилфорде. И неожиданно простудился и подхватил бронхит. Слёг, но продолжал заниматься исключительно второй частью своего труда «Символическая логика»: переписывал рукопись, вносил исправления и изменения. Но дышать становилось всё труднее, и тогда он попросил одну из сестёр: «Почитайте мне вслух духовные гимны». «У достопочтенного Доджсона не было жизни, — писала про него Вирджиния Вулф. — Он шёл по земле таким лёгким шагом, что не оставил следов». Ещё как оставил! Математик, фотограф, логик, богослов, писатель, соавтор учебника греческой лексики, талантливый, многогранный и мудрый, он отошёл в мир иной в половине третьего пополудни 14 января 1898 года.

И бывший президент Третьей Французской республики РАЙМОН ПУАНКАРЕ,лёжа в постели и с трудом удерживая перо в разбитой параличом руке, всё писал и писал свои воспоминания. Он не знал, что творится за стенами его квартиры на улице Мабёф в Париже: жена Анриетта ревниво уберегала его от плохих новостей — краха на бирже, прихода к власти Адольфа Гитлера и покушении на жизнь его друга Луи Барту. И он всё писал и писал свои мемуары и неожиданно провалился в кому. Когда же очнулся, Анриетта спросила его, не призвать ли священника. «Нет, нет, никакого священника…» — ожидаемо удержал её от этого Пуанкаре-безбожник и уже до самой своей смерти не сказал больше ни слова. Анриетта, однако, слукавила: пока Пуанкаре много часов находился без сознания, их квартиру навестил кюре и отпустил ему грехи. А грехов у того было предостаточно. Недаром же к нему пристали такие прозвища, как «Пуанкаре-война» и «Пуанкаре-франк»!