Вадим Арбенин - Предсмертные слова

«Если люди не идут ко мне, это хороший признак, значит, я никому ничего не должен, никому ничем не обязан, — выговаривал жене выдающийся русский сатирик МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ ЗОЩЕНКО.— Значит, я со всеми в расчёте. Я решил умереть и хочу умереть тихо, как жил, никому себя не навязывая. Зачем же ты лезешь не в своё дело?..» Дело в том, что Вера Владимировна, по совету лечащего доктора Бессера, но не предупредив смертельно больного мужа, решила пригласить к нему приятелей и гостей. Так, продолжая говорить, писатель вдруг взволновался, внезапно поражённый блеснувшей мыслью: «Какая складная философия! Как стройно, оказывается, я могу ещё думать…» — и задохнулся от страха, от жалости к себе и от безумной надежды, что, может быть, в самом деле, не всё ещё кончено.

«Я оставлю вам после смерти все свои картины», — пообещал хорошенькой вдовушке Эжени-Леони влюблённый в неё французский живописец наивного искусства АНРИ РУССО,по прозвищу Таможенник. «Да на что они мне, эти ваши безумные вещи? Зачем они мне?» — подняла его на смех 54-летняя жестокосердная возлюбленная, дочка богатого лавочника и сама продавщица с базара «Экономи Менажер». «И почему это вы решили, что я выйду за вас?» — фыркнула разборчивая невеста, отвергая ухаживания одного из первых среди «Воскресных художников». Расстроенный, разболевшийся Руссо, пошатываясь, едва вскарабкался по лестнице в свою квартиру. Взглянул на себя в зеркало — небритый, нечёсаный… и впрямь безумец. Он прошёл в кухню и поставил на огонь воду, чтобы побриться. Пока она грелась, он решил подстричься и нечаянно порезался ножницами. Через день у него началась гангрена. Он скончался в клинике Некера на шестьдесят седьмом году жизни, в больничной карточке которой почему-то осталась запись: «художник был, по-видимому, алкоголиком». Последними словами Руссо стали: «Леони грубо поставила меня на место». На его похороны пришли только семь человек. «Когда-то я пристроил на выставку в „Салоне“ его первые картины. Теперь пристраиваю и его самого», — сказал в напутственном слове над могилой художника Поль Синьяк.

«Я оставляю своё тело анатомическому театру, чтобы быть полезным Англии и после смерти, — хрипло прошептал собравшимся возле его смертного одра родственникам ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ,экономист-утопист и юрист. — Это вся моя собственность. Да, немного».

В вечер перед казнью величайшего философа античного мира СОКРАТАв тюрьму к нему пришёл его друг Критон и застал там учителя музыки, который обучал богоборца новой песне на лире. «Как! — воскликнул друг. — Ты завтра умрёшь, а сегодня ещё разучиваешь песни?» — «Когда же я выучил бы их, если не сегодня, милый ты мой?» — ответил Сократ. А когда он уже принял из рук палача чашу со смертельным «государственным ядом» цикутой, ученик спросил его: «Учитель, зачем ты умираешь невинным?» — «Глупец! — ответил ему Сократ. — Разве ты хочешь, чтобы я умирал виноватым?..» Потом обратился к другу Критону: «Ну, милый друг мой, ты большой дока в этих делах, так объясни, как мне поступить с ядом». — «Нет ничего проще, — ответил тот. — Выпей его и ходи до тех пор, пока не отяжелеют ноги. Затем приляг на пол, а когда холод подступит к сердцу, тогда и конец, цикута уж доделает своё дело». Совершенно спокойно, даже с готовностью Сократ, следуя этой медицинской процедуре, пригубил чашу и выпил её до дна. Внезапно он откинул одеяние и сказал другу: «Критон, не забудь, что мы должны петуха Акслепию. Так отдай же, не забудь, пожалуйста, чтобы ему вернули наш долг». — «Долг будет оплачен», — заверил его Критон. «Или же принеси петуха в жертву Эскулапу в знак исцеления», — добавил Сократ. «Конечно, конечно. Не хочешь ли еще что-нибудь сказать?» На этот вопрос ответа не последовало. Критон ущипнул Сократа за стопу. «Чувствуешь что-нибудь?» — «Ничего». Критон щипал ногу всё выше и выше. Когда окаменение достигло сердца, Сократ покинул нас, и Критон закрыл ему глаза и притворил рот.

По народному поверью, царевич-престолонаследник АЛЕКСЕЙ,сын Петра Первого, проклял перед смертью графа Петра Андреевича Толстого, который, «аки пёс борзой», рыскал по Австрии и Италии, выслеживая беглеца Алексея с его «чухонкой полюбовницей» Ефросиньей, обманно приволок его в Россию к бессердечному родителю и участвовал в следствии по его делу. «Будь ты проклят, Иуда! — плюнул ослабевший от пыток Алексей в лицо начальнику Тайной розыскных дел канцелярии Толстому, который чинил над ним расправу. — И весь род твой до двадцать пятого колена!» (И действительно, среди потомков Толстого рождалось много слабоумных и безумных.) В записной книге санкт-петербургской гарнизонной канцелярии читается: «26-го июня 1718 года пополудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате в гарнизоне, царевич Алексей Петрович преставился от жестокой болезни, подобной апоплексии». Однако ж, по словам одного очевидца, он был отравлен, когда читал пропитанную ядом бумагу со смертным приговором ему; по словам другого, задушен подушками; по словам третьего, был забит дубиной самим государем; по словам четвёртого, да, забит царём, но не дубиной, а кнутом (сорок ударов!). По словам ещё одного очевидца, царевичу было сделано насильственное кровопускание до полной потери крови. И все они якобы присутствовали при событии в Трубецком раскате Петропавловской крепости! Извольте после этого писать историю России по словам очевидцев.

В ночь на 12 сентября 1911 года убийцу Петра Аркадьевича Столыпина, МОРДЫХАЯ (ДМИТРИЯ) ГЕРШОВИЧА БОГРОВА,перевели из одиночной камеры Косого капонира Киевской крепости на Лысую гору. «Куда идти?» — спросил он полицмейстера. Тот показал на виселицу. «Какая, однако, ирония: казнь совершается на Лысой горе! — спокойно и даже лениво произнёс убийца, двадцатичетырехлетний помощник присяжного поверенного, сын богатого киевского домовладельца и внук писателя. — Так что же вы тянете? Доставьте удовольствие черни. Вешайте!» И наклонил голову. И уже с петлей на шее сказал: «Мне совершенно всё равно, съем ли я ещё две тысячи котлет в своей жизни или не съем». И говорили тогда, что человек, произнёсший перед смертью такие циничные слова и плюнувший напоследок палачу в лицо, не может быть революционером. И сходились на том, что Богров, «состоявший на послугах» киевского охранного отделения по кличке «Аленский», пошёл на убийство Столыпина в угоду царю. Как известно, императрица не терпела Столыпина за то, что её муж не мог противиться его воле. Палач набросил Богрову мешок на голову и выбил из-под него скамейку. Когда тело провисело 15 минут, как того требовал закон, он снял его. Солдаты труп закопали на Лысой горе. Могилу сровняли с землёй. Чернь присвоила верёвку.