Вадим Арбенин - Предсмертные слова

Известный английский пират КАПИТАН УИЛЬЯМ КИДДна эшафоте был груб и несдержан: «Какое же вы ветреное, праздное и вероломное поколение!» — во всю глотку закричал он в толпу перед повешением. Кидд был в изрядном подпитии: пока его вели из тюрьмы Ньюгейт к месту казни на окраине Лондона, сердобольные англичане подавали ему чарку-другую. И добавил: «Если убьёте меня, то никогда не найдёте мои сокровища». Палач накинул ему на шею петлю и столкнул его в люк, но удача вроде бы улыбнулась капитану: верёвка, на которой его вешали, оборвалась под тяжестью его тучного тела, что случается не так уж и редко. Однако палач честно отработал свой хлеб: принёс другую верёвку, покрепче, и та уж не оборвалась, и «последний из настоящих пиратов», Кидд был вздёрнут под крики ненависти и плевки «праздной и ветреной» толпы. Его тело было вымазано дёгтем и выставлено на Темзе, где провисело более двух лет в назидание и устрашение всем другим пиратам. Сокровища капитана Уильяма Кидда до сих пор не найдены.

Дважды вешали и главного шпиона Германии ВИЛЬГЕЛЬМА КАНАРИСА,обвинённого в заговоре против Гитлера. Первый раз шефу абвера дали лишь «ощутить вкус смерти», а уж потом молодчики Мюллера повесили его по-настоящему в концентрационном лагере Флоссенбюрг, неподалёку от Вейдена, в Верхнепфальцском лесу. Свои последние слова «старый лис» передал «перестуком» соседу по кирпичному бункеру, подполковнику Лундингу: «Это, я думаю, был последний допрос… Ужасный… Сломали кости носа… Я думаю, моё время вышло… Если выживете, расскажите всё моей жене и дочерям …» В понедельник, 9 апреля 1945 года, около шести часов утра с Канариса сняли наручники и кандалы, раздели догола, как и всех других выводимых на казнь, а когда из канцелярии бункера раздалась команда «Пошёл!», «загадочного адмирала» вывели на тюремный двор, где он ещё успел сказать: «Я умираю за своё отечество с чистой совестью… Я лишь исполнил долг перед своей страной, когда пытался противиться преступному безрассудству, с которым Гитлер ведёт Германию к гибели… Всё было напрасно, и теперь я знаю, что Германия погибнет… Я знал это ещё с 1942 года». После Канариса в его камере № 22 остались Библия и томик стихов Гёте.

В два часа пополудни 23 мая 1945 года воинский патруль из 2-ой британской армии остановил в окрестностях города Люнебург, на севере Германии, «невысокого мужчину с синяком под левым глазом и чёрной повязкой на правом». На нём был кургузый гражданский пиджачок и серые солдатские брюки, заправленные в высокие сапоги. Он предъявил паспорт на имя Генриха Хитценгера, почтового служащего. Его арестовали и отвели в лагерь для перемещённых лиц № 031. В кабинете коменданта лагеря, капитана Тома Сильвестера, мужчина снял с глаза повязку, надел очки и очень спокойно сказал: «Я — ГЕНРИХ ГИММЛЕР».Рейхсфюрера СС и шефа гестапо обыскали, подозревая, что он может иметь при себе яд, и в одном нижнем белье препроводили в штаб разведки. Старший сержант Эдвин Остин, под надзор которого его передали, указал ему на койку: «Это ваша постель. Раздевайтесь». Гиммлер, кажется, не понял и пожаловался переводчику: «Он что, не знает, кто я?». — «Знаю, знаю, — ответил сержант, — вы Гиммлер. Так вот, ещё раз, это ваша постель. Раздевайтесь». Гиммлер сел на койку и стал снимать с себя нательную рубаху и трусы. Полковник разведки Майкл Мёрфи и армейский врач Уэллс ещё раз учинили телесный досмотр — уши, подмышки, волосы, рот — и «сразу же заметили маленькое чёрное зёрнышко меж зубов на правой стороне нижней челюсти». «Подойдите поближе к свету и откройте рот пошире», — приказал доктор. Он попытался было сам разомкнуть челюсти Гиммлеру, но тот, неожиданно изловчившись, вцепился ему зубами в руку. «Он раздавил её!» — закричал доктор, и, все разом набросившись на пленника, повалили его на пол. Четверть часа они старались оживить Гиммлера, прибегнув ко всем известным способам спасения, но тщетно. «Он умер», — наконец сказал сержант Остин. Пригласили представителей Красной Армии, и те, осмотрев труп, «неохотно согласились, что это может быть Гиммлер». Через два дня сержант Остин, дворник в гражданской жизни, сам закопал труп, завёрнутый в армейское одеяло и камуфляжную сетку и перетянутый телефонным шнуром, в секретной могиле неподалёку от Люнебурга.

Принял яд и ГЕРМАН ВИЛЬГЕЛЬМ ГЕРИНГ,«человек номер два» в Третьем рейхе. Путь рейхсмаршала, министра авиации и главнокомандующего люфтваффе к виселице предстоял долгий: его камера № 5 в тюремном крыле здания Нюрнбергского дворца правосудия была последней в ряду камер смертников. Казнь Геринга была назначена на два часа ночи 16 октября 1946 года. Незадолго до этого его жене, Эмме, «из провинциальных актрис, лишённой малейших следов сценического таланта», разрешили последнее с ним свидание. Геринга вывели из камеры и препроводили в комнату для свиданий. Его тщательно охраняли, и их с женой разделяла перегородка из проволоки и стекла. «Может быть, ты хочешь, чтобы я подал прошение о помиловании?» — спросил Геринг жену. Эмма покачала головой: «Нет, Герман… Ты можешь умереть спокойно… Я буду думать, что ты погиб за Германию». — «Спасибо тебе за твои слова, — ответил Геринг. — Ты даже не представляешь, что они для меня значат. Не бойся, они не повесят меня. Они припасут для меня пулю». — «Ты действительно думаешь, что они тебя расстреляют?» — спросила Эмма. «Можешь быть уверена в одном, — сказал в ответ Геринг, — они меня не повесят… Нет, нет, меня они не повесят». За три часа до казни «железный Герман» принял яд. Он всё же сумел лишить судей удовольствия лицезреть своё тело, болтающееся на виселице. В предсмертной записке он оставил свои последние слова: «Маршалов не вешают». Труп «жеманного толстяка» завернули в матрац вместе с одеждой, которая на нём была в тот день (бледно-голубая ночная рубашка и чёрные штаны), и положили в стандартный солдатский гроб, который тотчас же опечатали. Вместе с трупами других, уже повешенных главарей Третьего рейха, его тело было тайно сожжено в крематории на окраине Мюнхена, а пепел высыпан в мутный дождевой поток, бежавший по придорожной канаве где-то в глухой сельской местности, неизвестно где.

Несостоявшегося цареубийцу ДМИТРИЯ ВЛАДИМИРОВИЧА КАРАКОЗОВА,студента Московского университета, из бедных дворян Саратовской губернии, привезли к месту казни на позорной колеснице, в которой он сидел спиной к лошадям, прикованный к высокому сидению. Смоленское поле, за Галерной гаванью в Петербурге было запружено народом. Каракозов спокойно поднялся на чёрный эшафот, окружённый плотным каре из солдат. И перед тем как палач, рыжий мужик в красной рубахе и плисовых штанах, вздёрнул его на чёрном глаголе виселицы, он «истово, по-русски, не торопясь, поклонился на все четыре стороны всему народу» и крикнул в толпу: «Дурачьё! Ведь я же для вас! А вы не понимаете. Тяжко мне…» Неделями ранее, 4 апреля 1866 года, «в понедельник Фоминой недели, в половине четвёртого часа дня», он почти в упор стрелял в Александра Второго, но костромской крестьянин, шапочный мастер Осип Комиссаров, глазевший, как император после прогулки по Летнему саду выходит на набережную Невы, успел толкнуть Каракозова под руку, и пуля прошла мимо. А два унтер-офицера скрутили Каракозова. «Дураки!..» — опять крикнул он с эшафота в толпу, и «в глазах его была тоска, которой никогда больше не увидишь». Каракозов последнее слово своё не закончил. Палач набросил на него холстинный мешок с длинными рукавами, который совсем закрыл ему голову. Забили барабаны, войска взяли «на караул», все сняли шляпы. Тело Каракозова висело до вечера, и часовой стоял у виселицы. А ночью труп сняли и увезли на остров Голодай на Неве. Это было первое покушение на Александра Второго, но далеко не последнее. Он даровал Осипу Комиссарову в знак благодарности дворянское звание.