Павел Моренец - Смех под штыком

Тут пограничный отряд конницы белых в 120 сабель перешел к зеленым. Затем два полка Марковской дивизии завязали бои с ними и, конечно, на день потеснили их, чтобы на ночь отступить в Борисовку. А Кравченко взял с собой отряд пехоты человек в полтораста и отряд конницы в 120 сабель, и на следующий день пошел на Раевскую. Оставил за станицей свои цепи, сам в форме полковника поскакал с двумя ординарцами вперед, а отряд конницы должен был войти в самую станицу и остановиться за два квартала от правления.

Прискакал Кравченко к правлению, а там гарнизон уже наготове, по дворам стоит.

— Где атаман? — кричит Кравченко.

Казаки, добровольцы забегались:

— Сейчас попросим, господин полковник.

А Кравченко коня своего пришпоривает, конь под ним танцует. Подбегает атаман, отдает честь:

— Что извольте, господин полковник?

— В чем дело, почему выстроились?

— Зеленые наступают, господин…

— Какие зеленые! Сейчас же винтовки в пирамиды! Все в общую комнату, в зал! — а сам гарцует и, будто сгоряча, из револьвера: хлоп! хлоп! хлоп! Казаки теснятся к правлению, торопятся винтовки поставить в пирамиды, а тут лавой прискакал отряд конницы зеленых, окружил их веером и карабины в них направил.

Казаки, добровольцы побросали оружие, сдались, а Кравченко сообщает атаману, чтобы тот припомнил, что он есть Кравченко, командир об’единенной группы «Террор».

Пока нагружали продукты и другие трофеи, Кравченко пошел на телеграф, вызвал из Новороссийска генерала Кутепова и порадовал его новостью. Тот не понял в чем дело, переспросил, Кравченко повторил — и понеслось к нему по телеграфу нечто беспорядочное, отчего он заключил, что у генерала истерика разыгралась.

Ушли зеленые из Раевской, а на следующий день снова пожаловали. Там было безвластие. Кравченко оставил в ней два взвода охраны и пять человек для связи, а сам пошел в город Анапу. По пути связался с местной группой. Анапу никогда не беспокоили зеленые и потому там был небольшой гарнизон, меньше ста бойцов. Кравченко после небольшой перестрелки взял город и организовал в нем ревком. Передал охрану города местным зеленым и вернулся в Раевскую.

А тем временем оставшиеся на месте зеленые ежедневно проделывали деревенский танец: ночью плясали цепями в сторону Новороссийска, днем отбегали назад.

Клубок событий и переживаний. Дни и ночи — сплошь. Дни, как недели. Могучая энергия, несокрушимая воля.

Город был празднично настроен. Толпы гуляющих переполняли главную улицу, а Илья проносился на машине, надвинув английскую фуражку на лоб, чтобы ее не сорвало рассекаемым воздухом. Он был серьезен, а с тротуаров доносились нежные, как звуки колокольчика, голоса восхищения: «Какой молоденький командующий!» Ах, если бы они знали, как жаждал он близости к этим милым девушкам, отдохнуть от кровавой действительности!..

Он появляется в театре — и прорываются рукоплескания. Он говорит о победах, о близком торжестве революции, вслед за ним выступает жгучая артистка, читает стихи, посвященные ему, но он уходит с группой военных: ему нужно на фронт.

Слава. Но он — коммунист. Вправе ли он срывать цветы недосягаемого? И Илья застенчиво прячется от глаз, избегает показываться на улицах, в театре.

Вечерами в штабе фронта было весело, шумно. Каждая весть о победе вызывала бурю радости, ад’ютант садился за пианино, Илья схватывал скрипку, и штаб наполнялся бравурными звуками интернационала или зеленой марсельезы.

Пришли сведения из Новороссийска: группа офицеров намеревается бежать на палубном катере в Геленджик, спрашивает, что их ждет. Им передали, чтобы смело катили — и те прибыли, недоверчивые, чуждые, но вместо сурового допроса они услышали в штабе странные, новые звуки интернационала. На вопрос Ильи одному из них — почему он сдался так поздно — тот ответил:

— Я не мог пойти на измену даже тому движению, которое осуждал.

И в этой фразе Илья почувствовал его трагедию борьбы чести с рассудком.

Но эти вечера были кратковременны. Приходило тревожное сообщение — и Илья в ночь, непогоду мчался на фронт.

В Кабардинку. Там — батальон на позиции, батальон в резерве и батальон на горе. Мешок. В него приглашают белых. Они наседают, но у зеленых — новые пулеметы, стреляют без задержек. Два орудия обстреливают узкий коридор впереди Кабардинки.

Там командовал боевым участком командир седьмого батальона, а Илья мотался между Кабардинкой и Геленджиком. Со всех сторон к нему летели полные тревоги донесения: «Белые наваливаются — помощи!» А он мог только приказывать держаться до последнего, потому что у него резервов не осталось. На участке Петренко в подгорных станицах проходили на Туапсе войска белых, утопая в грязи и вспухших речках.

Они пытались вначале пройти от Екатеринодара кратчайшим, удобным путем через Джубгу, чтобы итти по Сухумскому шоссе на Туапсе, оставить за собой побережье и соединиться с войсками, отступающими на Новороссийск. Шкуро подошел к Шабановской и передал по фонопору в Джубгу Петренко требование пропустить его войска.

— Вы должны быть нейтральны.

Но Петренко — старый горный волк, привык полагаться не на своих непобедимых орлов, а на хитрость; он не растерялся и ответил:

— У меня 20 видных офицеров-заложников. Если пойдете — всех расстреляю.

И для большей убедительности передал трубку одному из пленных офицеров, работавших у него в штабе. Тот начал просить Шкуро пощадить их. Тогда Шкуро предложил офицеру передать трубку Петренко и заявил ему:

— Даю честное слово генерала, что не трону вас, пойду на Горячий Ключ.

Видимо, Шкуро не улыбалась перспектива лезть с массой беженцев в горы, занятые враждебными красно-зелеными, и он предпочел итти к дружественным войскам Вороновича.

Так или иначе, но вся кубанская шестидесятитысячная масса потащилась по невылазной грязи подгорных станиц в сторону Туапсинской железной дороги. И непобедимые орлы Петренко в победном восторге подбрасывали под облака свои постолы.

Шкуро вел два кубанских корпуса и донской корпус генерала Старикова. Разбил зеленых под Индюком и два дня сидел в недоумении, куда скрылись они. 24 марта занял Туапсе. Вся масса войск и беженцев хлынула в сочинские владения Вороновича, командующего без армии, в республику без республики, а часть отрядов белых пошла берегом на север. Они уже продвинулись до Ольгинки, за 30 верст от Туапсе, но зеленые стянули туда силы и заняли очень удобные позиции.

Рязанский был смещен. Командующим несуществующей армии был назначен Норкин, человек в приплюснутом кепи.

А на Кубани лавина белых катилась вдоль гор в сторону Новороссийска, не смея задерживаться, ввязываться в борьбу с этими загадочными зелеными, которые нападали на них на всем пути отступления.