Павел Моренец - Смех под штыком

Город опустел. Но где же таборы, где масса войск?

Донская армия с несколькими тысячами офицеров, с бесчисленными таборами пошла берегом на Кабардинку, пробиваться к Туапсе. Для них нехватило пароходов.

Утром, 27 марта, со всех сторон повалили в город красные, зеленые. Война кончилась. Войска ликовали. Толпы устремились к складам, спасать из огня добро.

А перед Кабардинкой изнемогали в борьбе 900 зеленых и 400 красных.

26 марта шел ожесточенный бой, стоны раненых будили малодушие; пароходы, как пчелы из гудящего улья, выплывали один за другим из Цемесской, Новороссийской бухты и удалялись, таяли за горизонтом.

Ночью зеленые наблюдали из своих позиций в Кабардинке за таинственным, пылающим в пожарище Новороссийском, слышали гул взрывов, рокот масс и успокаивали себя тем, что о них, зеленых, уже все забыли: и красные, и белые.

Илья на своем свинцовом богатыре стоял на высоком обрыве и напряженно вслушивался в звуки города, стараясь угадать, что происходит там и что ему нужно предпринять. Два дня впереди Кабардинки зеленые сдерживали напор белых, два дня он не спал, отлучался в Геленджик лишь для парадной встречи бригады красных, но не чувствовал усталости, налит был энергией, как пламенем.

Опять пришла чеченская делегация, уже от семи тысяч белых. Требуют, чтобы их пропустили с оружием на родину.

Им предложили сдаваться.

А на заре, 27 марта, воспользовавшись прекращением боя, чеченцы ворвались в окраину Кабардинки, но их смяли резервные части, с гор их засыпали из пулеметов и винтовок — и они бежали назад, в свой мешок.

27 марта, после сдачи Новороссийска, здесь продолжался бой. В мешок набилось месиво людей, и два полевых орудия зеленых метали в это месиво снаряды.

Новороссийск замер, только клубились над ним тучи дыма. Море волновалось. Разгулялся моряк.

Вдруг отдаленным громом докатились взрывы — и стая пароходов выплыла из Цемесского залива в открытое море, разойдясь веером и озираясь стаей волков… Выплыло и чудовище, громадная, плавучая крепость, дредноут.

И вся эта стая, уйдя от опасности, остановилась в раздумье и начала бестолково шататься у берегов. Дредноут дремал против Кабардинки, миноносцы кружили около Пенайского маяка, другие пароходы уплывали в сторону Геленджика и дальше, словно всматриваясь и стараясь разгадать, что происходит там. Подводная лодка шаталась под самой Кабардинкой, на волнах закачивалась баржа, покрытая горой темных шаров. Что это значит? Почему покинули эту свалку людей?

Орудия зеленых стреляли опасливо, редко, чтобы противник с боевых судов не открыл их и не засыпал снарядами. Бой на позиции не ослабевал. Но почему не бомбардировала зеленых из орудий эта флотилия белых? Почему молчал дредноут? Раз-другой плюнет — и мокрое место от Кабардинки останется.

Или не хотели озлоблять зеленых и красных, когда осталась последняя ставка, почти безнадежная, — прорваться в сторону Туапсе? Или не знали, что творится на фронте, полагая, что казаки своей массой войск смяли зеленых и прошли дальше, а здесь выжидали обозы беженцев? Или морская качка мешала, или не решались стрелять, не зная, где цепи зеленых, или, наконец, не могли стрелять, потому что цепи зеленых были вплотную у цепей белых?

Приближался вечер. Бой продолжался. Большие транспортные пароходы, видимо, разуверившись в смысле ожидания, затаив острую людскую скорбь, поплыли в багрово-туманную даль запада. Дредноут дремал, миноносцы и мелкие суда кружили у Пенайского маяка, подходили к берегу. А там выросла темная толпа.

Что там происходит? Забирают ли офицеров, или договариваются? Или митингуют казаки?

Надо вставить свое веское слово, надо помешать погрузке офицеров, прекратить переговоры! — и Илья приказывает выкатить два орудия из-за прикрытия вперед, на возвышенное место — и стрелять в людскую гущу прямой наводкой. Но орудий все нет. Снова посылает ординарцев, снова ждет. Атмосфера накалена. Орудий все нет. Он взбешен, сам скачет, наскочил галопом на выехавшего навстречу начальника батареи — лошадь его едва не свалила другую — и сразмаху начал хлестать его плетью: раз! другой!

— Застрелю! Сейчас же выкатить вперед!

Вынеслись галопом лошади, запрыгали за ними орудия, зарядные ящики. Вмиг установили орудия — и оглушительный грохот выстрелов вызвал взрыв радости и смеха зеленых. Полетели снаряды в толпу, на Пенайский мыс — и там начали взлетать густые, огненные фонтаны взрывов.

Миноносцы опасливо стали удаляться от мыса, толпа поредела. Надвигался сумрак. Дредноут повернул в открытое море, за ним устремились миноносцы и мелкие суда.

Зеленые в Кабардинке хохотали во все горло, кричали, пели, издеваясь, будто их могли услышать с судов:

Опустело море, побагровело, потемнело. Лишь покинутая, выгруженная баржа чернела, как обломок потонувшего корабля, как намогильный памятник…

Бой ослабевал. Наступила темнота. Стихла стрельба. Пришла делегация — несколько донских офицеров без погон. От имени 18 000 донцов. Сдаются.

Тесная комната хаты. Илья всматривается в родные лица донцов, вслушивается в их ласкающий его слух говор, расспрашивает, кто и откуда они, сообщает, что и он — донец, но иногородний.

Ночь. На полу, скорчившись, сидят делегаты-офицеры и их победители, зеленые. Хотят чуть вздремнуть до утра: предстоит большая работа по приемке оружия.

Рано утром Илья выехал вместе с комиссаром, ад’ютантом, Георгием, и несколькими кавалеристами в Новороссийск.

Принимать от сдавшихся было нечего. Склоны гор и шоссе до цементных новороссийских заводов представляли ужасное зрелище. Вначале путники увидели брошенные, исковерканные пулеметы, разбитые орудия; затем поехали по шоссе, заваленному обнаженными шашками, разбитыми винтовками, изломанными седлами, развороченными чемоданами; везде пестрели листки изорванных дневников (в армиях Деникина каждый доброволец, считая себя культурным человеком, старался вести дневник). Склоны гор усеяны были стадами истощенных, загнанных, умирающих без воды лошадей. На много верст шоссе было закупорено: по одну сторону стояли казаки, а против них — красные и зеленые. Между вчерашними врагами шел тихий, умиленный разговор, что не мешало однако выгружать из мешков, чемоданов, карманов побежденных награбленное.

Группа наших всадников с трудом протискивалась сквозь толпу. Их без конца останавливали красноармейцы, предлагая сдать оружие. Нужно было каждый раз называть себя штабом командующего, что однако никакого впечатления на них не производило.

Затем потянулись таборы беженцев. К цементным заводам шоссе стало свободнее. Кое-где валялись закоченевшие трупы лошадей, людей; лежал калмык с разваленым шашкой черепом.