Павел Моренец - Смех под штыком

Сначала оторвался от стоянки и увлекся за белыми Пилюк со своим отрядом. Под Холмской пристал конный отряд Усенко, невероятно выросший и занимавший самый лучший и широкий подступ в горы. Белые сбились у Абинской и Крымской.

А там ожидали их два батальона Пашета. Они пришли вовремя. У них телефонная связь через перевал с Геленджиком. Остановился Пашет в Эриванской, принял парад от местного отряда казаков, двинулся на Шапсугскую. Горчакову приказал занять Ахтырскую и Абинскую совместно с отрядом «Гром и молния».

Но командир «Грома» Куй-беда скрылся, а начальник его штаба послал Пашета под такую мать: сами сегодня в дивизию вырастем (Зелимхан ведь с ними! Да!). Так оно и получилось. Пошел Горчаков под Абинскую, а оттуда Куй-беда гонит два донских полка, как стадо баранов на водопой. Нагнали массу обозов. Наскоро переименовали пленных казаков в красно-зеленую дивизию и навеселе пошли к Новороссийску.

А Пашет в этот же вечер соединился с красными. Парад провели. Старые зеленые плакали. Пошел вместе с ними на Новороссийск, а партию ребят человек в 150 оставил «почистить» резервы «Грома с молнией». Отряд постарался, даже, якобы, перестарался. Человек десять генералов, немало офицеров «списал в расход», добрался было и до штатных сотрудников «Грома», да они разбежались.

Масса войск красных понеслась к Новороссийску. Все потеряли головы от честолюбия, всем хотелось первыми достигнуть финиша в соревновании.

А на кабардинском участке пробивалась чеченская дивизия. Ночью в поселок пришла делегация от имени двух тысяч чеченцев. Передает зеленым требование пропустить их мирно на родину.

Командир батальона предлагает им:

— Товарищи, с оружием мы пропустить не можем. Вам оно не нужно, сдайте его — и тогда проходите.

Снова день боя. Впереди — грохот стрельбы, в Кабардинке — стоны раненых, трупы убитых.

Солнечный пыльный день. На горе, в тылу показалась группа конницы с красным флагом. Что это: не вероломство ли чеченцев? Разведка поскакала к ним. Оттуда навстречу скачут двое с флагом.

Это старший поста в Афонке привел группу всадников Красной армии. Илье представляется комбриг, маленький, калмыковатый. У него на груди красный бантик, орден Красного знамени за взятие танка штурмом. Илья видит впервые эту награду, он смотрит на комбрига, как на полубога, а тот заявляет:

— По приказанию начдива, прибыл с конной бригадой в ваше распоряжение.

Илья делает жест скромности, просит его принять на себя командование кабардинским участком. Оба уступают и молчаливо признают, что первенство здесь может принадлежать лишь зеленым, хозяевам гор. Но делить, собственно говоря, и нечего было: зеленые лежали в цепи, и оставалось лишь доставлять им патроны и питание, убирать раненых и убитых. Боевая задача упростилась до последнего: сдержать напор белых.

На следующий день пришла в Геленджик вся конная бригада в 400 сабель. Запыленные, оборванные, одетые кто в военное, кто в пиджаки, в войлочных шляпах они выглядели предприимчивыми, неустрашимыми путешественниками.

Снова парад, солнечная радость, стройные ряды прекрасно одетых зеленых. Гремят два их оркестра.

Илья с балкона верхнего этажа штаба говорит речь. Море народа. Женщины плачут, старые зеленые смахивают случайно появившуюся слезу.

— Полтора года зеленые вели борьбу в тылу врага, не получая ниоткуда помощи. Они жили в диких ущельях, в норах, питались, как звери. Они вели героическую борьбу в стане врага, их предавали, уничтожали целыми отрядами и все-таки не сломлен был их дух. Выросла грозная, четырехтысячная армия, которая заперла горы и не пустила в них белых. Белые шли на Москву, полагая, что Красная армия впереди них, но Красная армия — во всем мире, Красная армия это — вооруженные рабочие и крестьяне. Разве можно победить эту армию? Никогда!..

И гром оркестров, гул криков ура сливаются в буре ликования. Командиры Красной армии отвечают, что они еще под Воронежом слышали о зеленых в горах Кавказа, что это вселяло в них дух бодрости, побуждало итти скорей на выручку восставших.

И после парада — на фронт, где решалась участь кампании.

Отряд Кравченко, побывав в Анапе, вернулся в Раевскую. Но подошли красные. Начались парады. Слезы, восторги… Потом, обнявшись, они пошли вместе в Глебовку. Заметили их зеленые Абравского полуострова, подумали, что на них наваливаются тучи белых — и выстроились в цепь. Но вместо боя начали обниматься и слезами обливаться. Провели в районе Дюрсо-лоток парад.

Потом Кравченко за компанию с красными прошел в Абрау, где они на-пару вырубили гарнизон белых человек в 200, из которых половина была калмыков.

На следующий день, 25 марта, ночью, отряды Кравченко пошли на Федотовку и Васильевку, и на рассвете заняли их. Вслед за ними шла кавдивизия.

Весь следующий день красные стягивали силы для удара на Новороссийск, откуда белые отстреливались из орудий.

Белый Новороссийск метался в бреду, доживал последний день. Таборы обезумевших беженцев, толпы опустившихся, растерянных военных запрудили улицы и переулки города. Среди беженцев были и хорошо одетые с семьями купцы, интеллигенты, были и простые, бородатые старики донцы и кубанцы с выводками детей на повозках. Куда их несло этим мутным потоком? Впереди — море. С ужасом начинали отрезвляться казаки от пьяного угара двухлетней бойни, начатой с «Христос воскресе», с колокольным перезвоном, в сверкающих лучах майского солнца.

А теперь… Пасмурный день… Моросит дождь, хлюпает жидкая грязь. Перекатывается волной паника по бесконечным таборам; сгрудились к берегам косоглазые, одутловатые калмыки с калмычками в китайских балахонах: где же та гребля, по которой обещали им переход через море в блаженные края? И отчаявшиеся калмычки бросали своих детей в море, не имея сил вынести их голодного крика.

На пристанях толпы людей, потерявших жен, детей, отцов, лезли на пароходы, затаптывая слабых. Громадная станция была забита составами поездов со снарядами, винтовками, мукой, шоколадом, артиллерией, обозами. Улицы были преграждены танками, броневиками; за городом грохотали орудия. По шоссе проносились толпы беженцев, подводы, пешие, конные войска белых.

Пришла ночь, скрыла, от мира страдания человеческого месива, унесенного мутным потоком в море. Только стоны, вопли и глухой рокот переливались через обступившие вокруг задумчивые горы.

Загрохотали чудовищные взрывы, затряслась земля, взвились вулканы в черное небо… Ослепительно сверкали огни… Горели склады, горели составы поездов, взрывались снаряды, трещали взрываемые патроны…