Павел Моренец - Смех под штыком

И когда забелело небо, заалел восток — начали появляться разведки.

Весь следующий день шла редкая стрельба. Зеленые недоумевали, не видя больших сил белых, но и не знали, где их искать, куда итти. После полудня заклокотала стрельба справа глубоко в горах. Горчаков решил, что белые прошли старой дорогой из Прасковеевки через Михайловский перевал на Лысые горы и разослал вестовых собирать из засад зеленых, чтобы итти на выручку. Но пока зеленые подтянулись, пока пришла первая группа, стрельба в горах стихла и наступила ночь.

По пути набрели в потемках на какой-то огород, набросились на кукурузу и всю ее обглодали. Начали копать бурак, картофель и есть сырьем. Тут же завалились спать. На заре прибежал хозяин огорода, зеленый, видит — изрытое поле. Виновники тут же лежат.

— Ребята! Да что же вы наделали?.. Да что же это?.. Да как же я?.. — топчатся по ногам лежащих, плачется, командира ищет.

— А разве это твой? А мы и не знали…

— Ничего, ничего, за нами добро не пропадет.

— За пахоту эту с тебя ничего не возьмем.

Успокоили его. Выдали ему расписку о потраве огорода в четверть десятины. Советская власть установится — заплатит.

Пришли на Лысые горы утром. Встречают их зеленые радостными криками, обступили толпой, заговорили все разом.

— Когда нас белые загаяли на Мезыбке, — рассказывает, захлебываясь, лысогорец, — мы — бежать на Лысые горы. Заняли позицию на шахане. Ждем-подождем — нет никого. Пришло с наших хуторов подкрепление. Набралось нас вместе со второй группой 60 человек. А у вас там стрельба все идет. Думаем, пробиваются до нас белые. Переночевали на горе. День занялся, а их все нет. Вчера в полднях наблюдатель наш доносит с сопки: поднимается к нам с фланга колонна кадетская: на Лысые горы идут Эриванской дорогой. Мы это свою цепь передвинули, смотрим — подходит ихняя разведка. Совсем уже близко. Слышим, разговаривают:

— Вот придемо на Лысые горы, зараз наемось сметаны, масла, брынзы, а тоди…

— Тут наш командир поднялся во весь рост да как гаркнет: «По неприятелю, полк, пли!» Эх, как сыпнули мы в них! Разведка их — тикать! Колонна их смешалась — и за бугор! Залегли — и ну, по нас жарить! Кто — разбегаться! Офицеры с наганами — за ними! Такая карусель поднялась! Они орут, мы — тоже! Они пулемет выкатили, ленты три выстрочили — и бросили. Командир ихний с биноклей вылез на бугор и уставился на гору, потом — брик! — со всех четырех ног. Кадюки — разбегаться: кто — на Кубань, кто — назад, к Мягкой щели!..

— А мы позавчера опоздали к началу боя, — прорывается голос зеленого из первой группы, — потом за Широкой щелью на шоссе как подняли тарарам! Они — кто куда: кто через Широкую щель — на Видербеевку, кто через Мезыбку — в Зеленчик. А у них лезгин был; привез на двуколке патроны и поставил ее под прикрытие. Так он перепугался и давай нам кричать:

— Не клади на мой дилижан пули: я вам патроны привез!..

— А мы в Адербиевке кучку офицеров покалечили. Они кричат: «Господа, по своим стреляете!» А мы им: «Брешешь, мы в своих не стреляем!» — да как вдарим, вдарим! Несколько человек уложили!

— Хорошего чёсу им дали! Не скоро забудут! Весь день, всю ночь гоняли их!

— А проезжие-то по шоссе что рассказывали!.. Белые взяли из Геленджика одного грузчика, чтобы провел их на Фальшивый. Там-то и пути всего верст восемь шассой. Так он пьяный напился и повел их берегом вокруг Толстого мыса. Ха! Ха! Ха! Дошел до маяка и сел: «Дальше ходу не знаю». Они его и добром, и молитвой, а он спать укладывается. Помяли ему бока, плюнули — и пошли баераками. Под Фальшивым на своих нарвались — перестрелялись.

Долго галдела толпа, заливалась хохотом. Потом кто-то шепнул Горчакову:

— Под шаханом белые много винтовок, пулемет бросили, подобрать бы, потому вчера победители наши сами разбежались.

Начали допытываться — признались, был грех. После разгрома белых под шаханом, зеленые так же хвалились подвигами, как и сейчас, а потом, когда остыли немного, — жуть взяла: «А что, если белые с умыслом бежали, чтобы забраться на Лысые горы в другом месте? Или другая облава туда подбирается» — и понеслись назад.

Сходили зеленые под шахан, подобрали винтовки, патроны. Подсчитали убитых белых — 18 человек. Раздели их. Нашли и полковника убитого, который с биноклем высовывался. Обыскали его — в полевой сумке оказался приказ, из которого узнали зеленые, что на Лысые горы шла облава в 270 чел., что белые решили жечь, разорять все горные хутора, крестьян расстреливать, семьи разгонять. Чтоб с корнем выжечь зеленое движение.

На этот раз не удалось им это, но главная масса войск белых, не замеченная зелеными, свободно прошла по шоссе вместе с броневиками, грузовиками и артиллерией на Пшаду и дальше против отрядов Петренко.

Левощельская армия Петренко готовилась к захвату Джубги и Туапсе, куда уже посланы были разведчики; в ожидании же возвращения их главштаб вместе с отрядом в 350 бойцов отправился в Шапсугскую, чтобы оттуда напасть на Горячий ключ. Пришли, целую неделю разведки посылали, пока не подоспел туда полк белых. Сорвалось…

Вернулась разведка из под Туапсе. Постовалов с отрядом зеленых сдался белым, охраняет железную дорогу. Не жизнь, а масленица: сыт, пьян и взятки с пассажиров брать можно.

А в Джубге заседает военно-полевой суд. Построен эшафот. Пытают крестьян, жен, матерей; вешают, расстреливают. Умываются семьи зеленых слезами и кровью.

Но почему такая дерзость, такое презрение к могуществу левощельской армии? Ведь в Джубге гарнизон в сто-полтораста солдат! Почему непобедимые орлы не нападают? Или они будут высиживать, как в мае?

Ждут их родные день, ждут другой, ждут две недели. А зеленые горькую думу жуют: благодать Постовалову — почему бы и им не последовать его примеру? Семьи бы зажили спокойно, а главное — сами бы господами стали: сыт, пьян, деньжищ полны карманы, обирай поезда под охраной закона.

Трудное время настало: со всех сторон тревожные вести, а зеленые разлагаются, поговаривают о сдаче, о Постовалове. Приходится митинговать, говорить все о том же, что всем слушать надоело.

Белые рассылают воззвания, убеждая сдаваться, угрожая суровой расправой непокорным. Зеленые тоже разворачивают агитацию, рассылают свои воззвания, отпечатанные на машинке, скопированные на шапирографе.

До зеленых дошли сведения о сотне отборных контрразведчиков, отправленных в горы. Одного поймали — расстреляли. Потом захватили нескольких будто бы бежавших из тюрьмы. Разобрались — и вслед отправили.

Но в Джубге белые свирепствуют. Пора итти выручать семьи. Разведка пришла. Приготовились выступать.

На заре 17-го августа… Этот день достоин… в этот знаменательный день… Но почему не гремят оркестры, почему радостное ура не перекатывается по горам, почему зеленые не налетели вихрем на врага, не смяли, не наступили ему на горло — и в позе победителя не сказали: «Это — он! Это он все сделал, наш великий вождь, товарищ Хмурый!».