Павел Моренец - Смех под штыком

Так вот они готовились больше трех месяцев к с’езду. Кипели страсти, выбирали делегатов. Все подготовительные процедуры с предвыборными, выборными и послевыборными собраниями проделали.

Наконец-то собрались! В лесу. Тайно. Никто, кроме двух-трех десятков тысяч сочинских крестьян, не знал о времени и месте с’езда. Правда, бабы их еще знали, шашлычники знали, даже хотели подвезти свои предприятия, да передумали, потому что их опередила облава белых с намерением угостить с’езд своим шашлыком.

Подошла облава, видит — люди в исступление вошли, — решила, исходя из чисто житейских наблюдений над собачьими свадьбами, что их теперь и водой не разольешь и чубинами не разлучишь. Начала брать их голыми руками.

Некоторые из делегатов еще в сознании были — разбежались, чтобы продолжить богом благословенное дело.

Много ценного досталось белым. Во-первых — два члена организационного комитета. Затем — вся его переписка, из которой можно было установить все его связи. Эту переписку привезли сюда, чтобы показать делегатам, что хотя они за год борьбы и не видят плодов деятельности эс-эров, ведь вся соль в эс-эрах, но не все можно видеть.

Ушли белые, а разбежавшиеся снова сбежались, — на их счастье один член оргкомитета уцелел, — стоя обсудили создавшееся положение, выбрали еще двух членов в оргкомитет — теперь уже эта честь пала на самого Вороновича, — и поручили ему вторично созвать окружной делегатский с’езд.

Снова загорелись страсти. Еще два месяца продолжалась деятельная подготовка к с’езду.

Легенда о пятнадцати красных офицерах, направленных из Советской России в тыл Деникина, разнеслась очень быстро. Об этом позаботились и белые через свои газеты, и подпольники.

Можно судить, как тяжело было им перебираться через фронт в одинаковых костюмах с небрежно написанными документами, с деньгами донскими, советскими, николаевскими, и, наконец, с наганами. Захватили — и на месте расстреливай.

Они рассчитывали рассыпаться по фронту, а переходили его все-таки почти все в одном месте: так вела линия железной дороги.

Разбились попарно. Илье и Борьке пришлось скрываться уже в советской стороне. Когда они высадились из общего вагона и сели в набитый, как кучей тряпья, безбилетными пассажирами, Илья обратил внимание на излишнюю разговорчивость трех пассажиров. Хотя в вагоне и было темно, он все-таки определил по голосам, что один из подозрительных — старый офицер, другой — молодой, и третий — интеллигентная женщина; едут к фронту, чтобы перебраться на ту сторону; возможно, следят за ним и Борькой.

На одной из остановок в вагон влезли двое с фонарями и начали проверять документы. При свете Илья утвердился в своих догадках. Человек, проверявший документы заподозрил молодого, учинил ему здесь же допрос. Тот отвечал дурашливо, отчего весь вагон сотрясался от смеха. Казалось, молодого арестуют, но проверявшие документы ушли на ближайшей остановке, оставив его в покое.

Стоянка была, как водилось, долгая, пассажиры высыпали из вагонов, чтобы отдохнуть на травке, отдышаться чистым воздухом. Трое подозрительных пытались скрыться, но Илья, предупредивший Борьку, вместе с ним арестовал их и повел к коменданту станции. Тот, очевидно, уже приготовился к встрече белых и не хотел принимать арестованных. Илье поневоле пришлось доказывать, пока комендант не уступил.

В Бахмаче они снова увидели тех же подозрительных и предпочли просто скрываться от них, чтобы не разоблачить себя окончательно перед массой пассажиров, среди которых несомненно было немало разведчиков белых, направлявшихся к фронту.

Прибыли в Ромны. Фронт быстро подкатывался. Решили переждать. Сходили в партийный комитет за советом и помощью квартирой, чтобы остановиться на пару дней, пока фронт не перекатится дальше, на север. Но в городе — растерянность, будто никто не предвидел, что его придется покинуть. Предложили им остановиться в гостинице, они так и сделали, да во время спохватились: где же офицеры остановятся, как не в гостинице?

Начали сами искать место. Прошатались до вечера безрезультатно: нашли было за речкой, да мост красные начали жечь; попросился Илья к одной женщине, да она расплакалась и призналась, что и у нее сын у белых; забрались на кладбище, хотели в будке над могилой приладиться, — красноармейцы пришли, окопы начали рыть по обрыву.

Завечерело. Город замер, а они одиноко шатаются. Да не ушли ли красные?..

Навстречу скачет, размахивая обнаженной шашкой, кавалерист; на шапке белая повязка… Куда бежать? Что говорить, почему они бродят? Кем называться: красными, белыми?.. Ужас сковал ноги, а итти нужно спокойно, непринужденно… На них скачет!..

Не тронул. Проскакал. Метнулись влево, в ров, в орешник; засели, перехватывают дыхание, чтобы слышать каждый шорох.

— Что у него на голове было? Белый или красный? — спрашивает Илья.

— Не знаю, молчи…

Замерли, забыли себя, превратились в слух и глаза. Мрак, как черный занавес в театре, скатился и окутал землю.

Ночь. Тихо…

Грянул орудийный выстрел — и забарабанил, как гигантский камень по небесной мостовой, снаряд. Рванул воздух взрыв в центре города — и задребезжали гулко повозки, застучали колеса по камням улиц.

Другой… третий… четвертый снаряд… Как долго грохочут обозы… И откуда они взялись?..

Безумные крики на кладбище; ура, предсмертный вой, стоны…

— Это штыками колют. Как мы не остались… — прошептал Илья.

— Молчи…

Началось страшное, родившееся в этой черной адской бездне.

Снова тихо…

Звонкая трель подков — кавалерия пронеслась в город. Разведка. Звуки все глуше, глуше… Зарычал автомобиль. Проехал мимо. Звуки глохнут.

Тихо… Кончилось ли? Шорох… Вскочили — метнулись в сторону, замерли. Шорох стих…

— Ищут, — шепчет Борька.

Звон… Что это, какая сила тянет за язык этот таинственный колокол?.. За речкой, за мостом…

Какой страшный, загадочный смысл этого звона! Три… Пять… Один… Семь… И каждый раз мучительные долгие паузы…

Все стихло… Умер город, агония кончилась. Могильный ужас, могильный мрак и тишина…

Что-то поет в поднебесье звонко, раскатисто, молодо. Все громче, все отчетливее:

Проснулись — и в один голос: «Неужели мы спали?» Радостное солнце над косогором. Сверкает роса на траве, на листве.

Разошлись, условившись встретиться на кладбище.

Вышли переулками. Тихо, пустынно. В небе серебрится, жужжит аэроплан. Так жутко и приятно.

Встретились на кладбище. Был праздник. Толпы людей проходили в разные стороны. Подозрительно было сидеть с плащами, узелками — спрятали их, а в них — револьверы.