Станислав Ваупшасов - На тревожных перекрестках - Записки чекиста

- Ну-ну,- сказал я.- Вам лучше знать, Всеволод Николаевич. Однако будьте осторожны. За эти гостинцы мигом в СД угодите.

- Довезу! - храбро ответил новый подпольщик и на всякий случай осведомился: - Не взорвутся?

- По отдельности не взорвутся,- заверил я и проинструктировал: - Через некоторое время к Велимовичу придет человек, спросит: "Нет ли у вас подходящего материала для ремонта дома?" Велимович должен ответить: "Материал есть, посмотрите его сами". После этого человек заберет посылку. Повторите пароль и отзыв.

Туркин повторил несколько раз, пока я не убедился, что условные фразы он запомнил в точности и накрепко.

- Больше никаких разговоров с пришедшим вести не следует. Ни о чем не спрашивать, ничего не сообщать. И по возможности ни одного свидетеля! Наши дела не терпят любопытства, болтовни, огласки. Закончим войну - наговоримся досыта.

- Понятно, товарищ командир,- сказал Туркин, сел в кабину и уехал.

Мы с надеждой посмотрели вслед грузовику. Теперь необходимо было передать подпольщикам в Минск адрес Велимовича, пароль и отзыв. И эту задачу я решил выполнить, не рискуя жизнями Воронкова и Гуриновича.

Командир отряда имени Калинина Второй Минской бригады майор Леонид Иосифович Сорока с похвалой отзывался о своем связном Степане Ходыке, проживавшем в селе Озеричине, километрах в тридцати южнее белорусской столицы. Я связался с майором, он пошел нам навстречу, как это всегда бывало между партизанскими вожаками, передал связному приказ выполнять наши задания, а мне сообщил пароль для встречи с Ходыкой: "Мы от Алексея".

Возле Озеричина, в селе Пережире, жила двоюродная сестра оперуполномоченного Гуриновича, бывшая учительница Василиса Васильевна Гуринович. Ее муж и сын с 1941 года воевали в отряде Николая Прокофьевича Покровского "Беларусь", с которым мы встречались и взаимодействовали в первые месяцы нашего пребывания на временно захваченной врагами советской земле. Она давно поддерживала контакты с партизанами, но умело их скрывала, а продуманным поведением и знанием немецкого языка смогла усыпить подозрительность оккупационных властей, с особой ненавистью относившихся к представителям народной интеллигенции. Посовещавшись в штабе, мы рассудили, что Василису также надо использовать для связей с минскими товарищами.

В Озеричино я отправился в сопровождении Воронкова, Гуриновича и группы автоматчиков. На двух санях мы быстро проехали партизанскими дорогами от лагеря до села, нашли дом Ходыки и шепнули хозяину пароль. Степан, внешне неприметный, забитый деревенский мужичок, заросший бородой и давно не стриженный, оказался опытным конспиратором. Он проверил, нет ли за нами "хвоста", расторопно укрыл лошадей в сарае, а нас по одному впустил в избу.

- Об охране не беспокойтесь,- сказал он мне.- Во всех концах села живут свои люди, в случае чего - предупредят. У немцев разведка хитрая, да куда ей до нашей. Нам каждый кустик звонок дает. Значит, вы от Алексея.

- От Алексея. Инструкцию получили, товарищ Ходыка?

- Получил. Делать все, что скажете.

- Василису Гуринович из Пережира знаете?

- Кто ее не знает, учителку-то.

- Не смогли бы привезти ее сюда?

- Почему бы нет. Пусть маленько стемнеет, а то в райцентре Руденске большой гарнизон, всего четыре-пять километров отсюда, так днем они шастают взад-вперед по окрестности, зато ночью и духа ихнего нет.

- Боятся?

- Не то слово, товарищ начальник. От одной лишь мысли о партизанах предсмертные судороги одолевают. Бывало, ворона с ветки вспорхнет в темноте такой устроят ералаш со стрельбою и пуском ракет в черное небо, что все деревни вокруг просыпаются и думают, не Красная ли Армия пожаловала. Нервы у них окончательно пришли в замешательство.

- Особенно после Сталинграда,- вставил Максим Воронков.

- Сталинград у них вызвал повсеместный траур,- подхватил Степан Ходыка.Развесили флаги с черными лентами и сами с лица стали больше на покойников смахивать. Глушат шнапс ящиками, а глаза все одно трезвые и будто нездешние, потусторонние уже. Такое впечатление, что сами по себе поминки справляют.

- Нашел о чем печалиться! - воскликнул Михаил Гуринович.- Кто их сюда звал! За чем пришли, то и нашли! Сотни тысяч трупов у Волги, а по всей нашей земле - миллионы осиновых крестов. Пусть детям своим, внукам и правнукам закажут ходить на Россию войной.

- Чувствуется, что настроение у захватчиков резко переменилось? - спросил я у Ходыки.

- В одночасье,- отвечал Ходыка.- Победный марш сменился похоронным. Трусость выросла, дух упал.

- Хуже всего,- проговорил Воронков,- когда они со страху перед возмездием начинают женщин да ребят малых в избах жечь, из пулеметов косить.

- К сожалению,- сказал я,- до полной победы еще неблизко. И не будем обманываться, что враг сломлен. Сила у него есть и жестокости много, даже больше прежнего. Борьба предстоит отчаянная, злая, смерть за смерть, кровь за кровь.

- Оно так,- подтвердил Ходыка.

Жена Степана вынула из печи закипевший чайник, нарезала серого хлеба по-крестьянски толстыми ломтями. Мы полезли в вещевые мешки, достали заварку, сахар, свиное сало с легким запахом чеснока. За столом стало тесно, жарко, по-мирному беззаботно. Однако мы не забывали, что находимся на границе партизанской зоны. Каждые четверть часа кто-нибудь из офицеров, автоматчиков или сам хозяин выглядывали во двор, вслушивались в глубокое сельское безмолвие.

- В бригадирах ходили? - поинтересовался я ненароком у хозяина.

- Ни боже мой,- возразил Степан.- Никогда активистом не числился, в президиумы не выбирался. Всю жизнь землю пахал и теперь кручусь-верчусь по крестьянству. А победа придет, жив останусь,- опять буду полеводом. Так на роду написано.

Когда смерклось, Ходыка собрался в дорогу. Я вышел с ним из дому, подошел к сараю.

- Возьмите нашу лошадь,- предложил ему.- Наши порезвей.

- Порезвей - это точно, товарищ начальник,- ответил связной.- Да откуда у мужика вдруг добрый конь? А лишние вопросы нам не нужны.

Он был прав, и я не мог не согласиться. Ходыка подтверждал первоначальное впечатление о нем как о прирожденном конспираторе. Недолго проездив, он вернулся с тепло укутанной в платок Василисой Гуринович.

В избе она скинула верхнюю одежду и оказалась высокой обаятельной женщиной с седыми нитями в гладкой прическе. Михаил обнял ее, расцеловал, познакомил со мной и другими товарищами. Василиса Васильевна оживилась, даже повеселела, но сквозь радость встречи со своими в ее облике и настроении неумолимо пробивалась накопленная за все тяжкие месяцы войны суровая скорбь партизанской матери, жены и сестры. Она охотно и ласково улыбалась, быстро и легко говорила, но когда замолкала, у нее на лице резче обозначалась печать глубокого страдания и твердой решимости.