Константин Поливанов - Пастернак и современники. Биография. Диалоги. Параллели. Прочтения

Содержание этого стихотворения вроде бы достаточно ясно. Описывается комната («каморка») героя, куда к нему приходит возлюбленная. Он удерживает ее в комнате, когда она пытается уйти. Время действия – апрель. Приход возлюбленной пробуждает героя к жизни – «Как с полки, жизнь мою достала / И пыль обдула».

Можно также понять, что поселяется в этой каморке герой специально для того, чтобы здесь встречаться с возлюбленной, не прибегая к унизительной необходимости снимать для этих встреч «номера». Очевидно, что в этой каморке герой жил и когда-то прежде («поселился здесь вторично») – это подтверждается реальным комментарием Е.Б. и Е. В. Пастернак.

Скорее всего описываемая встреча героя с возлюбленной не первая – «во имя прежних /И в этот раз твой…».

Однако осталось неясным, почему в заглавии, а затем и в самом стихотворении возникает слово «суеверье». Вроде бы ничего из вышесказанного не дает ключа к объяснению. Но можно обратить внимание, что в этом, казалось бы, «мажорном» весеннем любовном стихотворении присутствуют неожиданные в данном контексте слова: «гроб», «морг». С ними, если разложить на составляющие, перекликаются также и «померанец», и сама «каморка», коричневые, «как дуб», обои придают сходство с гробом и самой каморке (в которой также можно вычленить слог «мор»). Вся эта «мертвенная» тема может объединить «Из суеверья» с классическими балладными сюжетами («Ленора», «Людмила» и др.), где жених увозит невесту в могилу. У Пастернака «невесте», правда, кажется, удается «оживить» жениха, хотя он пытается ее удержать в каморке, она тем самым добавляет в стихотворение еще и связь со сказочным мотивом о «мертвом царевиче», пробуждаемом (оживляемом) героиней.

Возможно, что именно на этот слой балладно-сказочных мотивов и указывает двукратное упоминание «суеверья».

Исследователи уже обращали внимание на значимость темы Рождества и связанных с нею образов и мотивов елки, святок, сказки, детства для пастернаковского творчества в целом и для романа «Доктор Живаго» в особенности.

В романе рождественские мотивы оказываются связаны не только с главой «Елка у Свентицких» и стихотворением «Рождественская звезда», но и со стихотворением «Зимняя ночь» и с размышлениями главного героя о Блоке. Эти связи также подробно рассмотрены в разных аспектах в работах С. Витт, П. Йенсена, П. А. Бодина.

Незадолго до начала работы над романом, в 1943 году Пастернак написал стихотворение «Вальс с чертовщиной». Интересно проследить основные нити, связывающие его с предшествующими соприкосновениями с елочно-рождественской темой и с мотивами, сопряженными с этой темой в «Докторе Живаго».

При первой публикации в сборнике «Земной простор» 1945 года оно было озаглавлено «На Рождестве» – так же, как при первой публикации в детском журнале «Тропинка» блоковское стихотворение 1906 года, позже печатавшееся под заглавием «Рождество» («Звонким колокол ударом…»). У Блока описано детское праздничное наряжание елки, причем в качестве «знаковых» украшений называются бусы и яблоки, напоминающие о строках соседнего «елочного» стихотворения Пастернака «Вальс со слезой»: «Яблоне – яблоки, елочке – шишки, Только не этой, эта в покое…» и о «Рождественской звезде»: «…Все яблоки, все золотые шары…».

Объясняя знаменитый пассаж из романа «Доктор Живаго», что «Блок – это явление Рождества во всех областях русской жизни», связанный с замыслом стихотворения «Рождественская звезда», П. А. Бодин цитировал блоковскую статью «Безвременье»:

«Был на свете самый чистый и светлый праздник. Он был воспоминанием о золотом веке, высшей точкой того чувства, которое теперь уже на исходе, – чувства домашнего очага.

Праздник Рождества был светел в русских семьях, как елочные свечки, и чист, как смола. На первом плане были большое зеленое дерево и веселые дети; даже взрослые, не умудренные весельем, меньше скучали, ютясь около стен. И все плясало – и дети, и догорающие огоньки свечек.

Именно так чувствуя этот праздник, эту непоколебимость домашнего очага, законность нравов добрых и светлых, Достоевский писал (в “Дневнике писателя”, 1876 г.) рассказ “Мальчик у Христа на елке”, когда замерзающий мальчик увидал с улицы, сквозь большое стекло елку и хорошенькую девочку и услышал музыку, – это было для него каким-то райским видением; как будто в смертном сне ему привиделась новая и светлая жизнь. Что светлее этой сияющей залы, тонких девических рук и музыки сквозь стекло?» [164]

Из этого фрагмента статьи как будто протягиваются нити и ключи ко многим образам и мотивам, сопряженным с Рождеством в романе, – традиционно заведенному семейному веселью в доме Свентицких, чужой «девочке из другого круга» на этом празднике, всему «достоевскоподобному» клубку отношений Лары, ее оскорбителя Комаровского и брата Родиона, которому она пытается помочь, сжимая рукоятку револьвера. Взгляд Достоевского мальчика с улицы не может не напомнить и взгляда Юры на окно комнаты в Камергерском, как раз когда он вспоминает о Блоке.

Обратим внимание, что стихотворение «Вальс с чертовщиной» также в первой же строфе задает определенную дистанцию, если не отчужденность наблюдающего от праздника вокруг елки: «вдали» и «вижу в замочную скважину». Кроме того, несомненно, что в 1940-х годах вся картина рождественской елки с ряжеными в двухэтажном особняке была картиной, всплывающей из далекого дореволюционного прошлого.