Эдуард Экк - От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918

В знак особого почета чифу и фудутун пригласили генерала Ренненкампфа и меня посещать заседания суда, которые происходили в доме чифу. Это считалось особенным почетом, так как они этим приглашали нас присутствовать при пытках и были очень удивлены и как бы в претензии, что я ни разу не воспользовался этим почетом.

Хотя было ясно, что война подходит к концу, мы все же тщательно укрепляли позиции и производили строевые занятия. Довольствие как людей, так и лошадей устроилось очень хорошо. Хоть с трудом, но доставали зерно, а сена было вволю. Маньчжуры сена не косят, трава великолепная, часто по брюхо лошади, и покосы нам уступали сравнительно за бесценок. Довольствие людей было не только обеспечено, но можно было позволять себе и некоторую роскошь.

Черного хлеба не было, но мне удалось закупить 45 тысяч пудов белой муки американского производства. Ввиду сравнительно ограниченного количества муки, установил дачу хлеба по два фунта в день. Но зато дачу мяса увеличил до 1 1/2 фунта в день на человека – фунт в обед, полфунта в ужин. Приварки в борщ или суп клалось столько, сколько только позволяла вместимость котлов, до яиц включительно. Тут я впервые убедился, что насколько наш солдат терпеливо выносит голод, настолько невозможно его накормить так, чтобы он сказал: «сыт, больше не могу», прямо невозможно. Получая столь обильную, прямо роскошную пищу и чай с сахаром, они в антрактах между обедом и ужином еще сами подваривали себе то чумизу, то бобы, то тыквы, а позднее и кукурузу. Как только выдерживали алюминиевые котелки, часами не сходившие с огня. И тем не менее, когда бывало спросишь:

– Пищей довольны?

Получался один ответ:

– Очень довольны, премного благодарны, но хлеба маловато.

Врачей пугало присутствие кругом города, по краям дорог, массы полуоткрытых гробов, в которых крышка держалась над гробом на особых подставках, так что было видно внутрь. В каждом гробу лежал одетый покойник или покойница, все сравнительно хорошо сохранившиеся, особого зловония не было. Врачи требовали немедленного зарытия всех этих покойников.

Но этим нарушился бы самый священный их обычай, по которому покойник не может быть погребен, пока все близкие родственники не простятся с ним. Некоторые гробы стояли по году и больше, тела несомненно были так или иначе набальзамированы и почти не разлагались. Я не позволял тронуть покойников, за что жители нам были особенно благодарны. Никакой эпидемии не вспыхнуло, напротив, санитарное состояние было всегда хорошее, были только, как и летом 1904 года, полоса поносов и отдельные случаи брюшного тифа. Повального тифа никогда не было.

Великим постом все успели отговеть. Для этого поставили походную церковь из двух госпитальных шатров. Пасха в том году была поздняя, если не ошибаюсь, 18 апреля, и мы, отслужив заутреню, отлично разговелись. А на второй день Пасхи я устроил обед и затем парадный чай с пасхой, куличами, музыкой, на который были приглашены и все сестры милосердия 30-го и 31-го полевых госпиталей и санитарного транспорта и студенты-санитары состоявшего при дивизии передового отряда Красного Креста.

С апреля месяца стали поступать в дивизию укомплектования из молодых солдат срока службы 1904 года и в дивизии впервые появились срочнослужащие.

Но по плохому обучению этих людей, и в особенности по малой их дисциплинированности, приходилось заключать, что дома в войсках не было твердого внутреннего порядка, и прибывавшие укомплектования приходилось переучивать и крепко муштровать. Но в твердых руках командиров полков, привлеченные к обучению, к работам по укреплению позиции, они быстро становились настоящими солдатами, а затем на передовых постах получали и боевое крещение.

С апреля же стали массами возвращаться излечившиеся от ран офицеры и солдаты. Все партии (по несколько сот человек каждая) прибывали к штабу дивизии и от нас уже направлялись по своим частям. Я выходил к каждой, приветствовал их, благодарил за службу и труды. С некоторыми партиями стали приходить матросы, которые на мой вопрос:

– А как вы к нам попали?

Отвечали только одно:

– Списан с крейсера или броненосца такого-то и переведен в пехоту.

Мы удивлялись этому, но так как они были все молодец к молодцу, то были желанным приобретением для частей, многие из них попали в охотничьи команды, где отличались своею смелостью и, главное, смышленостью. В Дрисском полку один из таких матросов после ряда оказанных им отличий был произведен в унтер-офицеры и назначен старшим в команде.

Много позднее, когда пришли на них письменные сведения, то оказалось, что это все приговоренные военно-морскими судами за беспорядки на судах на разные сроки в дисциплинарные батальоны с переводом в разряд штрафованных, которым отбытие наказания заменено отправкой на театр военных действий. Таким штрафованным, приговоренным на три года в дисциплинарный батальон, оказался и матрос, произведенный в Дрисском полку за боевые отличия в унтер-офицеры.

Озадаченный таким оборотом дела, полковник Широков приехал мне все доложить и испросить, как выйти из этого положения? Подумав, я ответил:

– Так как он у нас заявил себя с отличной стороны и продолжает на всех разведках отличаться своей удалью и сметкой, то оставить его унтер-офицером и старшим в команде и войти с ходатайством о прощении ему штрафа за оказанные боевые подвиги.

В числе выздоровевших от ран офицеров возвратились Чембарского полка штабс-капитан Шуструйский и Дрисского полка капитан Андреев.

Поручик Шуструйский первый раз был ранен в бою первого октября 1904 года – прострелен насквозь в грудь пятью пулями. Был поднят как мертвый и его относили с тем, чтобы похоронить с боевыми почестями. В пути один из носильщиков заявил:

– Да его благородие дышит.

Подозвали доктора, который приложил зеркальце к его губам, получился как будто след дыхания. Дойдя до первого отряда Красного Креста, вызвали сестру милосердия, которая, осмотрев раненого, принесла бутылку коньяку и стала потихоньку, с ложечки вливать коньяк ему в рот; раненый, проглотив коньяк, вздохнул. Тогда его тотчас же положили на кровать, а через два месяца после этого он вернулся в полк совершенно здоровым и вновь вступил в командование ротой. Тогда же за безотлагательное возвращение после столь тяжелого ранения, по моему представлению, был награжден чином штабс-капитана. В бою 18 февраля 1905 года на Гаутулинском перевале вновь прострелен тремя пулями в грудь навылет, вновь выздоровел, через семь недель вернулся в строй, несмотря на полученное медицинское свидетельство об освобождении от службы, и вновь по моему ходатайству был награжден чином капитана.