Михаил Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

Жизнь Лассаля, как и жизнь Гейне, представляет сплошной ряд противоречий. Глубокий мыслитель, призванный проводить за письменным столом в глубине кабинета долгие годы, он вышел на арену боевой деятельности, самую науку и философию превращая в орудие борьбы; серьезный и вдумчивый, для которого, казалось, не могло существовать никаких интересов вне политики и общественных вопросов, он в отношениях к женщинам является самым заурядным воздыхателем, готовым принести своему чувству в жертву все: и науку, и политические идеалы, и самого себя. Он сам о себе говаривал не в шутку: «Двух вещей я не мог терпеть: евреев и журналистов, и судьба заставила меня быть и тем, и другим».

Лассаль был единственным сыном богатого отца, который дал ему образцовое воспитание. Его превосходные манеры, обширные познания, редкий ораторский талант, поэтические способности (Лассаль написал немало красивых стихотворений, и даже несколько трагедий) сделали его в Берлине предметом всеобщего внимания. К тому же он обладал редкой красотой, был высокого роста. Дамы обожали его. В салоне г-жи Бонсери он играл самую выдающуюся роль. Эта Бонсери была долгое время одной из достопримечательностей Берлина. Маленького роста, она, несмотря на то, что ей было более шестидесяти лета, отличалась необыкновенно живым характером, вследствие чего была прозвана «старым воробьем». Она поставила себе целью устраивать любопытные вечера. В ее салоне собирались всевозможные представители общества. Художники, артисты, офицеры, дипломаты и врачи были ее завсегдатаями. За знаменитостями она вела правильную охоту. В виде приманки для них она приглашала к себе красивых женщин. Свои приглашения она рассылала направо и налево, без разбора, вследствие чего народу в ее салоне всегда бывало много.

В этом именно салоне появилась зимою 1882 года двадцатилетняя красавица Елена фон-Деннигес. Она произвела уже фурор во время пребывания своего в Мюнхене, Париже и Риме и была не прочь добиться таких же триумфов в Берлине, куда приехала, чтобы повидаться с бабушкой, некоей Вольф, обладавшей большим состоянием и исполнявшей все ей желания. В салоне г-жи Бонсери она появилась одетой не как молодая девушка, а как фея — в драгоценнейших тканях (она любила главным образом белый атлас и белые перья), и сразу же произвела большое впечатление. Вся ее оригинальная красота покоилась на великолепном море рыжих волос. Елена умела всегда поворачивать голову так, чтобы ее резко очерченный профиль казался античной камеей на сверкающем фоне. Ослепительно белый цвет кожи еще более усиливал впечатление. Среднего роста, стройная, подвижная, она никогда не теряла сознания своего достоинства. Она всегда была в возбужденном состоянии и жаждала приключений, преимущественно таких, который удовлетворяли женскому самолюбию.

Из числа поклонников новой звезды тотчас же выдвинулись двое: барон Корф, зять Мейербера, и Карл Ольденберг, наполовину вивёр [116] Вивёр (франц. viveur, от vivre — жить) — человек, ведущий веселую жизнь; весельчак; кутила, прожигатель жизни. , нравившийся берлинцам своими остроумными словечками и парижскими манерами. Оба они были в дружеских сношениях с Лассалем и взяли на себя удивительную миссию сблизить его с Еленой Деннигес. Средство у них было простое: они очень много рассказывали Лассалю про новую красавицу, а ей — про Лассаля. Следствием этого было то, что Елена и Лассаль заинтересовались друг другом и при первой же встрече тотчас загорались одним и тем же чувством. «Le coup de foudre» [117] «Le coup de foudre» — букв. удар молнии (франц.). , — так охарактеризовала впоследствии это чувство сама Елена. Лассаль до того был очарован при виде молодой девушки, что тут же стал рассыпаться в пламенных изъявлениях восторга, а когда она уходила, взял ее под руку и вне себя от волнения вместе с нею побежал вниз по лестнице. «Божественная грубость» Лассаля, которою Гейне так восторгался, не оскорбила Елены; наоборот, она произвела на нее сильное впечатление.

Началась бурная пора. Молодые люди уверяли друг друга в любви. Однако, решительного шага Елена избегала. Она даже запретила возлюбленному просить ее руки у отца, зная заранее, что отец не согласится, так как Лассаль прослыл революционером. Кроме того, Деннигес слишком гордился полученным недавно дворянским достоинством и дипломатическим постом, чтобы не восстать против брака его дочери с демагогом и евреем. Он сам происходил из буржуазной семьи, жившей во Франкфурте на Одере, был красивым, статным, умным мужчиной, сумевшим расположить к себе баварского короля Максимиллиана II и пройти блестящую чиновничью карьеру, а за тем и сделаться дворянином. По словам его собственной дочери, он занимался воспитанием детей очень поверхностно, предоставив это дело исключительно боннам и матери, веселой, красивой и беззаботной женщине, но бывал иногда домашним тираном, когда это было нужно. Узнав, что за его дочерью ухаживает Лассаль, он вызвал ее в себе. Елена жила после этого в доме отца, чувствуя себя превосходно. Вскоре она наполовину помолвилась с одним молодым валахом княжеского происхождения, Янко фон-Раковица, которого она всегда называла «негритянским принцем». Янко влюбился в нее еще в Берлине, а когда Елена уехала в Швейцарию, последовал за нею и туда. Отец Елены покровительствовали его ухаживаниям, но она сама не давала своему поклоннику решительная обещания. Янко был невысокого роста, некрасив, тщедушен. Только глаза у него были прекрасны. Своими глазами и верной любовью он пробудили в сердце молодой девушки некоторое чувство, которое, однако, далеко еще не могло называться любовью.

Елена все еще любила Лассаля. Узнав, что он в Риги-Кальтбаде, она поехала туда вместе с одной подругой и неожиданно предстала перед глазами своего покинутого друга. Это был решительный момент в жизни Лассаля и Елены. Оба почувствовали, что безусловно нужны друг другу. Лассаль потребовал решительного ответа и получил его, как видно из следующего письма Елены:

«Друг сатана! Когда я вас покинула у подошвы Риги и ваши уста в последний раз коснулись моей руки, я сказала себе, что должна принять решение на всю жизнь. Ну-с, а вам с вашим прекрасным, великолепным умом и вашим превосходным, но для меня милым тщеславием известно, каково мое решение: я хочу быть вашей женой и буду ею! Я ставлю только нисколько условий. Я хочу — подумайте только, я, дитя; хочу! — чтобы мы попытались сделать все, что в наших силах (а вы, мой прекрасный сатанический друг, в силах сделать так много!), чтобы приличным образом достигнуть нашей цели, именно: вы приедете к нам, мы попытаемся расположить родителей столько же в вашу пользу, сколько и в мою, и таким путем получить их согласие. Если нет, если они останутся неумолимы, tant pis [118] «tant pis» — Тем хуже (франц.). , то нам все еще можно бежать в Египет. Это одно условие, а вот другое: я хочу, чтобы тогда дело было сделано возможно скорее, так как не выдержу долгих тревожных дней и мучительно неопределенной обстановки и серьезно заболею. Для этой поспешности у меня есть еще одно основание: я не хочу, чтобы все говорили о нас и высказывали мнение о деле, которое их не касается, подвергая меня целому ряду сцен, который легко предупредить. Как только дело будет окончено к нашему удовольствию, пусть они тогда раскрывают свои глаза и рты, сколько им угодно; ведь тогда, Фердинанд, вы будете моей опорой, et je m’en moque du reste [119] «et je m’en moque du reste» — и мне все равно остается (франц.). . Знаю, что препятствия, которые нам нужно преодолеть, очень велики, даже колоссальны, но зато и цель наша велика. На мою долю выпадает самое тяжелое: я должна хладнокровно умертвить верное сердце, которое проникнуто ко мне истинной любовью; я должна грубо, эгоистично уничтожить красивый юношеский сон, который, осуществившись, сделал бы одного благородного человека счастливым на всю жизнь. Поверьте, это мне страшно тяжело, но я хочу теперь и поэтому хочу также быть дурною ради вас.