Николай Муравьев-Карсский - Собственные записки. 1811–1816

Казаки наши забавлялись мертвыми: они их втыкали головами в снег, ногами вверх, врознь, сажали их друг на друга верхом, выставляли их рядами к стенам строений, составляли из них группы в неприличных видах, впрягали замерзшие тела к оставленным на дороге французским орудиям, сажали их по нескольку человек в брошенные коляски и дрожки. Проезжая чрез Ошмяны, я видел один дом в два этажа без оконных рам и без дверей, но во всяком окне стояло, опершись на край, человека четыре замерзших француза. Голые тела сии в отверделом положении своем выражали еще страдания, в которых они умирали. Зрелища ужасные, с которыми мы тогда свыкались! В числе замерзших встречались и женщины, тоже нагие. Одну я видел лежавшую на спине, ногами врознь, со вставленным между ними ветвистым прутом. Так забавлялись казаки. Пехотинцы были скромнее, ибо их изнуряли переходами; они страдали от холода, часто и от голода. Старания их ограничивались только тем, чтобы поживиться около мертвого шапкой или изорванным кафтаном. Когда не могли сего сделать, потому что платье примерзло к телу, то довольствовались тем, что спарывали с них пуговицы. Кавалеристы домогались своего: они сдирали подковы с палых лошадей. Артиллеристы срывали железо с брошенных лафетов и шины с колес.

Число трупов, устилавших дорогу, увеличивалось множеством французских офицеров и солдат, более похожих на тени, чем на живых людей, которые брели в сильнейшие морозы, голые и босые, среди отшедших товарищей своих, и к ним по пути валились. На редком из них были мундиры, большей же частью накрывались они чем попало. У многих были на головах ранцы вместо шапок, у иных оставались на головах кирасирские каски с длинными конскими хвостами; сами же кирасиры были голые и накрывались рогожей или обвивались соломой. Я видел одного из таких, который, опираясь на палку, вел под руку женщину; несчастная чета едва на ногах держалась и просила хлеба у прохожих: «Клиеба, клиеба!» Иные скрывались в соломе по селениям, лежащим в стороне от большой дороги.

Однажды случилось мне ночевать в уцелевшей деревне; слуга мой пошел на крестьянское гумно, дабы достать корма для лошадей, и когда он стал набирать солому, то из оной выскочили два голых француза, которые так быстро убежали в лес, что их не могли остановить. Французы преимущественно толпились там, где лежала падаль, около которой они дрались и рвали ее на куски. Они обступали наших мимо идущих, прося на всех европейских языках хлеба, службы или плена. Но какое пособие можно было оказать сим страдальцам, когда мы сами почти бедствовали от нужд? Некоторые из наших офицеров уверяли, что они видели, как французы, сидя у огня, пожирали члены мертвых товарищей своих. Сам я не видал этого, но готов тому верить.

Многие французы почти требовали, чтобы мы их в плен брали, и говорили, что мы обязаны были призреть обезоруженных людей; но они не имели права ссылаться на существующие между воюющими обычаи, когда сами столь явно нарушали их жестокостями, разорением и грабежом, которые они в нашем отечестве производили. Наполеон расстрелял многих наших солдат пленных, когда не имел, чем кормить их; отставшим же от его армии солдатам насилия мы не делали: они сами погибали от того, что нечем было их содержать. Из них выбирали, однако, немцев, которых привели внутрь России и сформировали из них легионы, присоединившиеся впоследствии в Германии к Прусской армии. Посылали также казаков набирать пленных, которых сгоняли в одно место и потом отсылали во внутренние губернии колоннами, состоявшими из двух или трех тысяч человек; но продовольствия им, за неимением оного, не могли давать. На каждом ночлеге оставались от сих партий на снегу сотни умерших. Некоторые на походе отставали. Однажды встретился я с такой колонной, в которой сделалась драка. Поссорились за то, что один из них нашел на дороге отрезанную лошадиную ногу и, подняв ее, стал грызть; голодные товарищи, увидев сие, бросились на него, чтобы отнять добычу, и задавили бы его, если бы казаки, въехав в толпу, не разняли дерущихся плетьми и пиками.

Жесточе всех обходились с пленными крестьяне, которые зарывали их живыми в землю.

– Пускай он своею смертью помрет, – говорили они, – мы не будем отвечать за убийство пред Богом.

Иные покупали их у казаков за несколько грошей, приводили к себе в деревню и передавали нечистого врага (как они называли французов) связанного ребятишкам на умерщвление с истязаниями всякого рода, чтобы дети их, говорили они, разумели, как истреблять нехристей. Может быть, что дошедшие до меня рассказы о том были преувеличены; но я сам слышал одного крестьянина, говорившего, что «пленные вздорожали, к ним приступу нет, господа казачество прежде продавали их по полтине, а теперь по рублю просят».

В 1812 году взято было нами в плен 180 тысяч человек, из коих едва ли 30 тысяч возвратились в свое отечество. Французы оставили в России 1400 орудий и всю казну, от которой обогатились преимущественно казаки. Довольно странно, что некоторые из бродящих по дороге французов, забыв опасность, грабили вместе с казаками казну Наполеона и, в общей суматохе, лазили в фургоны, от коих, разумеется, были отбиты. Иным, однако же, удавалось вытащить несколько золота, которое у них, впрочем, на месте же и отбирали. [97]

Наши солдаты тоже много потерпели от холода. Потеря наша замерзшими состояла, может быть, более чем из 1000 человек. Кроме того, люди у нас от трудов сильно ослабевали. На переходах оставалось по дороге большое количество усталых, из коих часть впоследствии присоединилась к своим полкам, другая же сворачивала в сторону от дороги и бродила по селениям. Помню, что под Радушкевичами весь Минский пехотный полк состоял только из 80 человек нижних чинов; в иных ротах других полков было только по 7, 8 и 10 рядовых. Солдаты ходили в лаптях, одевались в серые крестьянские кафтаны и в чем попало. И офицеры немногим лучше одевались; многие ходили в нагольных тулупах и отличались от рядовых только остатками нитяного шарфа, которым подпоясывались. [98]

По прибытии в Вильну численность нашей армии значительно уменьшилась. Войско, приведенное из Молдавии Чичаговым, находилось в лучшем состоянии, почему мы расположились около Вильны на квартирах, а Чичагов продолжал преследование неприятеля до Ковны, где он и остановился на р. Неман.

После соединения с главной армией на р. Березине Витгенштейн снова отделился для преследования остатков французских корпусов – Удино, Виктора и Сен-Сира и для наблюдения за Прусским корпусом генерала Йорка, который находился в Митаве. По сделанному с ним договору, военные действия с пруссаками прекратились, после чего они отступили в свои границы. Затем последовали с прусским королем переговоры о вступлении с нами в союз. Витгенштейн перешел за Неман и взял несколько прусских городов, которые были заняты французами.