Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

– Мы теперь пристрелялись, – говорил нам один из артиллеристов. – Мы попадаем теперь без промаха в намеченную точку.

– Не завидую я туркам! – высказал кто-то громко общую нашу мысль.

Мысль эта, вероятно, пришла и в голову генералу Гурко. После двух с половиной часов непрерывного артиллерийского огня из 72 орудий генерал Гурко задумал попробовать с турками новое средство, а именно – послать к ним парламентера с предложением сдаться. Немедля привели пять человек пленных, захваченных ранее в деле 12 октября под Горним Дубником, и передали им подписанное самим Гурко письмо к паше, начальнику турецких войск под Телишем, следующего содержания: «Вы окружены со всех сторон русскими войсками; 100 орудий направлены на вас и уничтожат ваши окопы со всеми их гарнизонами. Во избежание бесполезного кровопролития предлагаю вам положить оружие». Вручив пленным туркам это письмо, генерал Гурко приказал трубить по всей линии отбой, и через несколько минут после оглушительного грохота пушек внезапно водворилась тишина по всей линии. Отвести парламентеров к турецким укреплениям генерал Гурко поручил своему ординарцу хорунжему князю Церетелеву. Князь Церетелев отправился вперед с пленными турками и, сделав из своего носового платка нечто похожее на парламентерский флаг, вручил этот флаг пленным туркам. Между тем едва прекратился наш артиллерийский огонь, на редуте вдруг открылось для нас любопытное зрелище. Турецкий редут, казавшийся до той минуты рядом земляных насыпей, вдруг усеялся тысячами красных шапочек: то выглянули из своих земляных нор турецкие солдаты, не понимавшие, что означает такое неожиданное прекращение смертоносного огня с нашей стороны. Тут завидели они пятерых высланных к ним парламентеров-турок, махавших носовым платком.

Парламентеры дошли до редута и скрылись за его насыпями. Прошло несколько томительных длинных минут, в которые паша, вероятно, разбирал письмо к нему генерала Гурко и совещался со своим штабом. Затем из редута вышел на шоссе какой-то турок и замахал белым платком Церетелеву, ожидавшему развязки на шоссе, близи турецких укреплений. Князь Церетелев, завидя турецкого парламентера, поскакал к нему навстречу, а наши войска, Московский и Гренадерский полки, лежавшие впереди наших батарей и ожидавшие той минуты, когда их двинут в атаку редута – в огонь и на смерть, полки эти, завидя вышедшего из редута парламентера, вскочили на ноги и, бросив шапки кверху, закричали «ура!». На батареях это «ура!» подхватила артиллерия, и «ура!» пронеслось из конца в конец по всей нашей боевой линии. «Неужели сдача? Неужели конец? – думалось нам. – Неужели бескровная победа?» Как-то боялись мы поверить в это. Между тем генерал Гурко выехал с батареи, с которой наблюдал за ходом сражения, на шоссе и там ожидал турецкого парламентера. Следуя за генералом, я видел, между прочим, как на только что покинутой нами батарее, наводчик-артиллерист обнимал, целовал и нежно гладил рукой большое девятифунтовое орудие:

– Родная ты моя, – повторял он, – матушка, гляди-ка, что наделала! Показала себя.

Подъехавший к генералу Гурко турецкий парламентер оказался турецким полковником, говорившим по-французски, и генерал Гурко обратился к нему на французском языке. Вся фигура генерала дышала в ту минуту строгостью и импонирующим достоинством.

– Я требую, – зазвучал при наступившей тишине голос генерала Гурко, – я требую, чтобы ваши солдаты сложили оружие у выхода из редута по обеим сторонам шоссе и чтобы безоружные шли на нашу цепь. Даю вам времени полчаса. Иначе снова открываю огонь и буду атаковать вас своими войсками.

Турецкий полковник, очутившись перед повелительной фигурой генерала Гурко и перед многочисленной и блестящей свитой генерала, сконфузился, задрожал и, не сказав ни одного слова, поехал назад передавать паше предъявленные требования. Все еще не верилось в возможность такой удачи, такого счастья завладения Телишем без пролития крови: «Не ловушка ли это? Быть может, турки только пользуются минутой? Быть может, они уже бегут из своих укреплений по дороге в Софию». И действительно, с того места, где мы стояли на шоссе, мы заметили турецкую кавалерию, скакавшую из редута через деревню в поле; заметили также, как из другого турецкого редута, расположенного за селением, уходила также в поле турецкая пехота, но уланский полк на нашем правом фланге уже скакал во весь опор в обход к этим бежавшим туркам. Зато впереди нас, на шоссе, из главного редута показались первые колонны сдавшихся турок: они клали оружие и выстраивались побатальонно в порядке на шоссе. За их выходом и движением наблюдали князь Церетелев и Генерального штаба полковник Ставровский. Между сдавшимися нашелся один татарин, хотя и плохо, но говоривший по-русски.

– Русский хорош! – обратился он к князю Церетелеву. – Турок нет хорош, я хочу к русским!

– Оно и вернее теперь, – заметил ему Церетелев. Вышел из редута вместе с турками какой-то иностранец с белой повязкой и красной луной на ней.

– Вы англичанин? – спросил его один из наших офицеров.

– Нет, француз! – ответил иностранец с чувствительным немецким акцентом.

– Вероятно, из Пешта? – переспросил его офицер.

Показались у выхода также трое англичан с белыми повязками на рукавах и с красной луной.

– Мы здесь с гуманитарными целями, – поспешили заявить они первые, – мы только при больных и при раненых.

Наконец выехал и сам паша – Измаил-Хаки-паша. Толстенький, круглый, маленького роста, на маленькой лошадке, паша вертелся ежеминутно на седле и улыбался во все стороны. Заботился он всего более, чтобы как-нибудь не пропали его вещи; он был, видимо, счастлив и доволен своей судьбой. Впечатление производил он более героя из оффенбаховской оперетки: «La belle Hélène», [7]чем начальника четырехтысячного гарнизона. Иначе выглядел Ахмед-Февзи-паша, взятый в плен в Горнем Дубнике. После десятичасового боя, усталый и задумчивый, тот паша был очень симпатичен и производил впечатление дельного и умного генерала. Сожалел он всего более о том, что остался жив, и говорил, положа руку на сердце, что исполнил свой долг до конца.

Между тем колонны положивших оружие турок проходили мимо генерала Гурко побатальонно. Всего было семь батальонов неполного состава. Передней колонной проходил низам в синих куртках и более щегольских фесках, чем у остальных войск. За ним шел редиф в рыжих куртках, и далее мустахфиз; лица проходили всех цветов, от белого до черного как уголь у негра и со всевозможными оттенками цвета.

Пленный паша и на генерала Гурко произвел, по-видимому, невыгодное впечатление. Генерал сухо поклонился паше и сейчас же поручил своему ординарцу улану Сухомлинову отвести пашу в Горний Дубник и озаботиться отысканием ему помещения. Пропустив мимо себя весь положивший оружие гарнизон турецкого войска, генерал Гурко поехал в редут и отдал строжайшее приказание собрать все имущество турок и возвратить его собственникам, вместе с тем велел немедля положить турецких раненых на носилки и нашим солдатам нести их в русский ближайший перевязочный пункт. Приказание было исполнено тут же, и вереницы носилок потянулись по шоссе.