Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

От тебя писем нет, но скоро я надеюсь начать их получать, так как уже пять дней мы стоим на месте, и тыл наш, а с ним и почта, скоро будет налажен.

Давай, моя прелестная, твои глазки и губки, а также нашу мелюзгу, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Целуй Алешу, Нюню, деток. А.

Дорогая и славная женушка!

Сегодня неделя, как мы стоим на одном и том же месте, я же третий день «под лесом», к северу в 8–9 верстах от города спасителей Капитоля. У нас стоят жаркие дни, и я все-таки раза два хожу на свой наблюдательный пункт; обыкновенно беру двух казаков и с ними болтаю без конца. Жара эта чисто степная с сухим степным ветром, и я в этой жаре чувствую себя роскошно: при такой именно обстановке я поднялся на ноги, и теперь все, что вокруг меня, говорит мне о моем детстве, – особенно эти степные цветы, букет которых стоит предо мною, лаская мой взор своим диким подбором.

От тебя писем нет уже две недели, но я сравнительно спокоен, зная, что причиной тому наши нервные и боязливые полевые конторы. Они глубже сидят в тылу, чем все остальные учреждения корпуса, вне всяких огней, какие только существуют, но боятся они больше всех… таков закон полевой психики: чем дальше от фронта, тем больше нервоза, – уже в штабе полка больше трусости, в штабе дивизии (не у твоего только супруга, не подумай, пожалуйста) еще больше, в штабе корпуса – еще, а в штабе армии уж и совсем нервно. Самой храброй и спокойной является рота, сидящая в передовых окопах и любующаяся каждый день на своего врага; храбрее ее разве будет какой-либо взвод, вынесенный еще дальше вперед. И я, зная эту психику, всегда повторяю волнующимся: «Идите в окопы и там обретете покой». Я и сам, если начинаю поддаваться излишним тревогам, спешу посетить окопы. Вчера почитал газету от 14.VII, все теперь сосредоточено на Петрограде и Москве, из провинций решительно никаких сведений, что мне говорит, что телеграф или перегружен, или работает скверно, а поэтому газеты не получают никаких сведений. Я рад, что в Москве соберутся авторитетные и деловые группы и вынесут свое веское слово, иначе мы будем топтаться в потемках или толкаться лбом в какой-то тупик, изрисованный никому не понятными лозунгами. Одному офицеру-чудаку вздумалось спросить солдатскую массу, что значат слова «демократия», «революция», «свобода», «конституция» и т. п. Получился такой жанровый букет наивностей и субъективного толкования, что от смеху может лопнуть самый прочный живот. Наиболее однообразно толкуется «свобода», а именно, как право делать, что угодно (один так и написал: «Срать, где захочу»), и жить вне закона… однообразно, но зато ведь и страшно.

Вчера получены указания Вр[еменного] правительства о введении смертной казни, и мы вводим так называемые революционные суды. Почему эти военно-полевые суды, более строгие и с более резкими правами, названы революционными, мы не знаем, разве потому, что в качестве судей рядом с тремя офицерами сидят три солдата. Но, Боже, как нынешние руководители плохо знают нашего православного! Этот-то демократический придаток в судах и окажется самым злым, требовательным и карающим, он внесет кровь, он будет настаивать на смерти, а «жестоким» буржуям-офицерам придется смягчать суровый голос народа.

Я сегодня видел первый состав революционного суда при моей дивизии, и, всмотревшись в лица новых судей, я почувствовал живую потребность рекомендовать осмотрительность и обязательное присутствие защитника (новый закон допускает его присутствие, но не делает его обязательным). Мы стоим целую неделю, и это страшно важно, так как каждый лишний день укрепляет почву под нашими ногами, а поправлять и восстанавливать есть чего. Немцы, напр[имер], придумали такую штуку: в момент отступления обозов они через своих шпионов поднимают внезапный крик: «Спасайтесь, немецкая кавалерия!» – и все бросаются бежать, вещи бросают, снимают сапоги, кидают винтовки, перерубив постромки, ускакивают на лошадях и т. д. Получается страшная картина бестолкового панического бегства, у людей выпученные глаза, похоже на паническую вакханалию. Я пережил это 10.VII, откричал себе весь голос, избил о спины и обо что попало свою палку, чуть не застрелил одного уносного… и в конце концов при помощи штаба и казаков остановил волну. Это мне стоило удара в плечи дышлом, давки лошадьми и т. п. Но зато по влиянию на психику такая паника нечто самое страшное; мой Осип начал мне, напр[имер], давать совет бежать краями деревни куда-то и очень жалел, что под руками не было наших лошадей, а Осип ведь из храбрецов храбрец. Потом оказалось, что немцы такой опыт произвели на многих пунктах и во многих местах с большим успехом. Я в своей дивизии потерял сравнительно немного, но грустно, что некоторые офицеры потеряли все свое имущество.

Вчера я устроил купанье на воздухе, но когда я был гол, на меня напали летучие муравьи; ну, и задали же они мне жару! Кусаются как собаки, и их страшно много; пульверизацию крови я получил самую полную. В корпусе за дни отхода, когда моя дивизия вела себя молодцом, я представляюсь к какой-то награде: или к Владимиру II степ[ени], или к чину генерал-лейтенанта. Давай, моя славная лейтенантша, твои глазки и губки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй Алешу, Нюню и деток. А.

Дорогая женка!

Нахожусь сейчас в 27 вестах к северу от Евстафия Константиновича. Помнишь, как-то раз я ездил сюда по в[оенно]-конской переписи и в тот же день (поздно ночью) вернулся обратно; я тебе тогда еще рассказывал про пение соловьев в лесу. Сейчас я здесь нахожусь второй день и переведен в распоряжение Лавра Георгиевича. Как я теперь узнал, за подвиги своей дивизии я представлен в генерал-лейтенанты и в кандидаты на корпус; первое, может быть, и не пропустят, но насчет корпуса – возможно, что я скоро его получу.

Мой корп[усный] командир, которого я теперь покинул, еще за два дня до моего ухода отдал благодарственный и весьма лестный приказ по адресу моей дивизии, а по слухам (конечно, мало заслуживающим внимания) моя дивизия значится в числе претендующих на гвардейское достоинство, когда настоящая гвардия будет лишена его. Повторяю, это похоже на болтовню, и я лично считаю, что моя дивизия, держа себя, правда, неизменно прилично, ничего особенного не совершила, но на фоне теперешних безобразий и скромные подвиги заслуживают возведения в степень крупных. 20.VII на этот раз 4-й полк моей дивизии совершил следующее: соседняя с нами дивизия должна была атаковать противника, чтобы прогнать его за реку. Чтобы помочь этой атаке, две команды 4-го полка переправились по грудь в воде через речку и бросились в штыки на одну деревню, бывшую в тылу противника. Я приказал партиям кричать кроме «ура» еще «Kosaken kommen» [ «казаки идут»]. Это произвело страшный переполох, и противник перед соседней дивизией бросился бежать. В поиске этом участвовал и Осип, которого я представляю за это к Георгию III степени. Таким образом, дивизии удалось сделать крупные дела 10, 12 и 20.VII, не говоря про более мелкие вещи, повторяемые почти ежедневно. Куда меня теперь бросят, я еще не знаю, но во всяком случае дивизию применяют как ударную.