Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

А вот тебе еще эпизод. Человек пять (не моего полка) несут на позицию в свою роту хлеб, консервы и прочее, и вдруг в изгибе долины натыкаются на австрийский дозор. «Стой». Стали. «Идите к нам в плен, вы безоружные», – говорят австрийцы. «Что ж, – отвечают наши, – у вас ружья, а у нас хлеб и консервы… пойдемте к нам в плен: голодать не будете». Задумались. «Но нас больше», – надумали австрийцы. «Это верно, – говорят наши, – давайте покурим и помаракуем, как быть». Закурили. В это время показывается наш дозор, человек пять. «Что вы тут делаете?» – «Да вот, решаем, кому идти в плен». Рассмотрели дело вновь, и австрийцы повернули в нашу сторону.

Сейчас по телефону мне сообщили, что в районе наших войск спустился германский аэроплан и попался к нам в плен; говорят, что или не хватило бензину, или отказала машина… наблюдатели рассказывают, как долго в воздухе боролся аэроплан, чтобы пробиться до своих.

У нас временно наступила оттепель и запахло весною; жители говорят, что это обманчиво и Пасха будет в снегу. Мы, пожалуй, морозу больше рады, так как с теплом становится слишком у нас грязно. С этой почтой пришла от тебя, моя цыпка, только одна открытка, в которой ты ни слова не сказала о наших птенцах. Напиши, каковы успехи Гени и каковы шансы на выдержание им экзамена осенью: ему будет 25 сентября уже 10 лет. Читает ли Кирилка по складам или связно, можно ли понимать мысль, слушая его чтение. Сегодня вышлю тебе около 300 рублей (100 отдал Осипу). Давай твои глазки и губки, и с малыми, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Пользуюсь оказией, чтобы послать открытку. У нас сейчас дивный весенний день. Полк мой сегодня кончает говенье, и я очень доволен. Знаю, что 18-го вы снимались. Жду вашу карточку с нетерпением. Осип, вероятно, к вам приехал, и у вас стоит непрерывный разговор. Как пограничная отчетность? Слышно ли что про Александра Михайловича? Портянко получил Георгиевское оружие. Целую, обнимаю и благословляю Вас.

Целуй папу с мамой.

Дорогая моя женушка!

Сегодня выезжает в Петроград шт[абс]-кап[итан] моего полка Роман Карлович Островский. Ему нужно произвесть над собою серьезную операцию. Он будет у тебя. Помоги ему, устрой его в военный госпиталь, и так, чтобы им занялся профессор. Он тебе расскажет подробно и интересно о нашей жизни – боевой и бытовой. Лучшего рассказчика – и по знанию предмета и по искусству – тебе не найти. Бинокли получил и калоши (карты много раньше). Большое тебе, дорогая женка, спасибо за бинокли, мы теперь себя в этом отношении хорошо подкрепили. Больше пока не нужно. У нас есть и порядочный запас австрийских. Зима у нас все продолжается, хотя в воздухе тепло и на земле становится грязно, особенно на дорогах… Жители говорят, что зима еще продержится. Посмотрим, так ли это будет. Крепко вас целую, обнимаю и благословляю.

Дорогая Женюрка!

Я послал тебе четыре снимка, и хотя они не совсем удачны, но кое-что тебе из нашей жизни они все-таки расскажут. У нас сейчас моросит дождь и заставляет меня приходить с прогулки совершенно мокрым. Осип теперь у вас, и идет целая трескотня; днем едва ли тебе можно его выслушать, из-за атак малых, которые тоже имеют свои вопросы и свое суждение о вещах. У меня в полку все протекает благополучно, больных мало, и это меня очень радует. На войне приходится более бороться с болезнями, чем с пулями и снарядами противника… старый не умирающий закон войны. Твое письмо с рассказами папы до меня еще не дошло, и я все еще не теряю надежды его получить.

Целуй папу с мамой. Обнимаю, целую и благословляю вас.

Дорогая моя Женюрка!

Вчера получил три твоих письма и нарочно не прекратил доклада, а приказал временно отнести письма к кровати (у нее мой маленький столик), продолжая заниматься делом… а потом лег на кровать и… унесся к вам. Догадываюсь, что ты чувствуешь себя спокойнее прежнего, ложишься спать вовремя и вообще, моя славная детка ведет себя прекрасно. Картина, набросанная тобой о Генюше и Ейке (уезжающей в гостиную), ярка, и я вижу их как живых; нету ничего о Кириленке, вероятно, мой белый мальчишка в минуты твоего писанья суслился где-либо в углу и ускользнул от твоего наблюдения… Что Генюша хорошо занимается, это приятно; его рассеянность – вещь не страшная (говоря между нами с тобой), она: 1) признак способности и 2) является экономическим аппаратом, под покровом которого ребенок отдыхает от непрерывного напряжения… Откуда у него сразу всплыла такая музыкальность? Я уже начинал думать, что он будет слаб в этом отношении: тонировал он неточно, головных нот брать не умел и т. п., а теперь, поди же, сразу и заиграл, и запел. Вероятно, славную картину представляете вы – мать со старшим сыном, когда выполняете с ним дуэт, а еще забавнее, когда другая пара (младшие) под вашу музыку танцуют, и получается уже квартет…

Твое письмо к М-me Машуковой обошло, по-видимому, все дамские руки полка, и одна из дам пишет сюда своему мужу по поводу этого, замечая: «Письмо написано очень хорошо…» Этот отзыв должен тебе польстить, так как указанная дама является классной дамой Мар[иинско]й женской гимназии и в этих вещах толк понимает.

Посылаю тебе три карточки. Если они до тебя дойдут, то пусть Осип тебе изложит, кто на них изображен. Одна из них – где мы верхами – совсем плоха: не взято расстояние и на один снимок налеплен другой. Но ты с твоими глазами, конечно, все рассмотришь и даже двух моих лошадей – Орла и Галю. В той папахе, в которой я снялся, я хожу редко: она слишком шикарна и неглубоко сидит на голове; чаще я бываю в белой – более скромной и емкой; обыкновенно за… [без окончания]

Дорогая и ненаглядная моя Женюрочка,

хотел подождать почтаря, а с ним и письма от тебя, да не утерпел и сел поговорить с тобою… С полудня пошел снег и идет по сие время (8 час[ов] веч[ера]); я только что возвратился с прогулки, весь белый от снега. Все хожу и думаю о тех текущих вопросах, которые я должен решить. Править полком дело несомненно трудное, особенно в военное время; к вопросам мирного порядка – нудным и глубоким, смешным и драматичным – война приклеивает вопросы боевые, всегда роковые, глубокие и серьезные, где все важно, все ответственно, все тревожит душу и совесть. Возьми одни офицерские награды. От меня исходит, напр[имер], представление офицера к Георгию; но ведь это факт, который отверху донизу изменяет будущий облик его жизни: предельный батальонный командир, до этого офицер, с Георгием станет минимум полковым командиром. Как нужно подумать над вопросом, чтобы не поднять недостойного и не обидеть товарищей. А награды нижних чинов, дающие счастливцу на всю жизнь от 12 рублей в год и более? А в его крестьянском обиходе разве это пустяк? А грустная необходимость отрешать от командования ротой (у меня был один случай) или батальоном во имя пользы дела? А выполнение права назначения полевого суда (правда, в исключительных и – не для военных – случаях)? А выполнение боевых задач, влекущих за собою смерти и ранения? И все это должно быть продумано и рассмотрено со всех сторон, в глубину и ширь, а есть ли на это время? В боевые моменты судьба пошлет для решения рокового вопроса какие-либо жалкие и нервные пять минут, когда ты и сам – решающий вопрос – будешь находиться под шрапнельным и ружейным огнем. Вот почему все выводы военных, сделанные в тиши кабинета, так часто не совпадают со впечатлениями и пониманием практиков войны. Бой был бы пустой задачей, если бы ее пришлось решать, сидя в уютном кабинете и располагая для решения неограниченным временем. Увы, ее решаешь под огнем и даются тебе минуты времени… более удобная обстановка является скорее исключением…