Виталий Станцо - То был мой театр

Конечно, не все выступления были под стать этому. Критик Ревякин, например, напрочь не принял "Бенефис". Он говорил, что спектакль "воплощает не лучшие и не основные тенденции воспроизведения Островского", что это "эклектическое ревю", сдобренное "трюкачеством и сексом". Тут у меня в блокноте помета вторым (зелёным) цветом: "Выступление шло под смех зала"... К концу 1973 года московская театральная публика уже кое-что смыслила в лучших и нелучших тенденциях воспроизведения классики.

Владимир Высоцкий на репетиции "Преступления и наказания".

Еще помета зеленым в записях с того же обсуждения - не знаю, свои это или чьи-то слова: "Бенефис" - спектакль контрастов, как почти вся Таганка, при этом в высшей степени последовательная...

Какой-то критик кричал: "Десять лет назад это назвали бы кощунством!" Ему возражали А. М. Турков и 3. С. Паперный: "Прошло время одностороннего отношения к классике... А в какой мере мы созвучны классике?.. Он (Любимов) рассыпает вещи, которые ставит, а потом их по-новому собирает"...

Из товстоноговского выступления я дословно записал лишь несколько фраз. Одна из них поразительна но простоте и точности: "Утверждение положительного идеала через негативное - вещь чрезвычайно сложная"...

Спектакль - это тоже, как правило, будни, особенно такой трудный, как "Гамлет". В ролях Гильденстерна и Розенкранца - А.Вилькин и И.Дыховичный.

Разрозненные записи таганских буден с тех пор рассыпаны по всем, за редким исключением, моим рабочим блокнотам. Но что странно: год от года они становятся менее интересными.

Ты ль меняешься, я ль меняюсь...

А из лет

Очертанья, что были нами,

Опечаленно машут вслед...

Опять Андрей Вознесенский влез. В повседневности таганской он являлся нечасто. На 500-м или 600-м спектакле "Антимиров" на сцену его, в ту ночь почему-то очень мрачного, вытащил своими пародиями Леня Филатов... Андрей кутался в шарф, читал приглушенно перевод или псевдоперевод из Микельанджело. Про то, как тяжко быть Мастером.

Мой Театр работал в то время над "Мастером и Маргаритой".

В ходе этой работы Любимов почему-то особенно часто вспоминал лучших мхатовских и вахтанговских актёров старой школы: "Они умели двигаться, умели петь, ритмом владели, мизансценой владели"... Как будто его ребята не умели всего этого! Но пришла уже определенной степени зрелость. И требовательность, привередливость стала иной.

Роль Воланда репетировали Смехов и Хмельницкий. Не берусь утверждать точно, кому из них (в блокноте лишь помета -Воланд) адресована ироническая реплика в третьем лице: "И каждое слово-то раскрасит, как маляр..." Реплика Любимова.

Ещё одно обсуждение запомнилось. Непосредственно в театре 22 апреля 1980 года. Дважды знаменателен был этот день - сдачей худсовету "Дома на набережной" и первым, самым первым спектаклем театра в новом здании. Играли "Десять дней..." для строителей. Ещё за час до спектакля актёры и студенты выносили строительный мусор. А в обсуждении "Дома", на редкость коротком, из литераторов первого класса, кроме автора, Юрия Валентиновича Трифонова, участвовал ещё и Борис Андреевич Можаев - автор "Кузькина".

В роли Кузькина всегда Валерий Золотухин.

На стенах кабинета Любимова, в отличие от кабинета Н.Л.Дупака, глаголинского гальюна или коридора моей квартиры, театральных афиш не было. За одним-единственным исключением. Светло-серая рисованая афиша: "Борис Можаев. "Живой". Кажется, в журнальном варианте повесть, по которой был сделан этот спектакль, называлась иначе: "Из жизни Федора Кузькина". Первая публикация - в "Новом мире" времён А.Т.Твардовского, но почему-то тогда она прошла мимо меня, и о Кузькине впервые я услышал в конце 1973 года, когда стал понемногу приживаться в театре, когда побывал впервые в кабинете у Юрия Петровича и увидел эту афишу. Многие актёры (Кузнецова, Смехов, Валерий Погорельцев) говорили о "Живом" как об абсолютно лучшем таганском спектакле.

К тому времени "Живой" уже был поставлен и, как говорил Юрий Петрович, "законсервирован". Увидел я его полтора года спустя.

Первое обращение моего Театра к "деревенской прозе" привело к появлению спектакля редкостной силы и честности. На публике, "за деньги" этот спектакль не шёл ни разу. Говорили, что министр культуры Е.А.Фурцева лично запретила "Живого", но Юрий Петрович надеялся, что времена изменятся к лучшему...

Когда не стало Фурцевой, спектакль возобновили. Работали на пределе и в считанные недели восстановили его. Показали преемнику "Екатерины III" - новому министру культуры П.Н.Демичеву - по образованию, как и она, химику. Дело было весной 1975 года. Результат... О нём чуть позже. Прежде - о спектакле, который мне довелось целиком увидеть лишь один-единственный раз, да ещё куски в репетициях, когда спектакль восстанавливали.

Действие повести Бориса Можаева происходит в середине 50-х годов в деревне Прудки, в самом центре России, на берегу одного из многочисленных притоков Оки - не знаю уж, существующей или выдуманной автором речки Прокоши. Упоминаю об этом потому, что в жизни колхозника Федора Фомича Кузькина, прозванного на селе "Живым", эта малая речка большое дело сделала - выжить помогла. Выжить, несмотря ни на что.

"Живой" ушёл из колхоза. По причинам сугубо материалистическим, хотя, как подчеркивает автор, все несчастья Кузькина выпадали обычно на Фролов день. Восемьсот сорок трудодней, 840 "палочек" выработал Кузькин за год, а получил на них 62 кг гречихи... Более ничего! А у Кузькиных - пятеро детишек. Двадцать пять граммов на едока в сутки было - вдвое меньше, чем на инкубаторского цыплёнка. Как жить? И решил Кузькин податься на сторону. И тогда те, кто колхоз до такого состояния довёл -всякие там Воронки, Мотяковы, Гузёнковы и прочие пакостники, способные лишь па правильные слова, решили примерно наказать Кузькина. Чтоб другим было неповадно...

Живой, однако, выжил и нашёл в конце концов пристанище в колхозе у Пети Долгого, который - единственный в районе - на промоклых российских подзолах осмелился не сажать мертворождённую кукурузу и у которого - одного из немногих - работники не палочки на трудодень получали, а пусть не безбедно, но всё же прилично жили...