Виталий Станцо - То был мой театр

Накануне прогона звоню актёрам: безнадёжно, строго по списку... В восемь утра в день спектакля позвонил, набравшись храбрости, домой Юрию Петровичу. Людмила Васильевна незаспанным голосом говорит, что он репетирует с семи. Обещает помочь. В 10.20 появляюсь на служебном входе. Дежурит хороший человек - Бронислава Семёновна, но при ней торчат два каких-то неизвестных мне молодых человека. Даже не занятых в спектакле актёров театра не пускают. Всех - только по списку с половины одиннадцатого через главный вход.

Выхожу на Радищевскую и носом к носу сталкиваюсь с Юрой Смирновым. "Володька?! Хорошо, что пришёл. Хоть будет на кого смотреть..." Есть такой актёрский приём: проверять, верно ли работаешь, но реакции произвольно, а иногда и умышленно выбранного зрителя. Идём с Юрой опять на служебный. Его пускают, меня нет, несмотря на все его доводы: это же наш товарищ, журналист и т.д. "Не положено. Вот выйдет Юрий Петрович, тогда..." Но Юрию Петровичу не до того.

В 10.50 к главному входу подкатывает правительственный ЗИЛ. Из него выходят Демичев с Шолоховым (или человеком, очень похожим на Шолохова). Проходят в фойе. Встречает их, рассыпаясь в реверансах, массивная Элла Петровна. До этого ещё твердил ей, что договорился с Л.В.Целиковской, но жена главрежа ей не указ...

Закрылись тяжёлые двери. Стою, как дурак. Расстроен донельзя. А что поделаешь? Одиннадцать ровно. Намереваюсь уходить, и тут... У дверей театра появляется очень странная троица: элегантный сухой старик и две бабуси в шляпках довоенного образца. Стучатся. Объясняют тихими голосами подошедшему с той стороны дверей искусствоведу в штатском, что они - из Дома ветеранов сцены, что их Н.Л.Дупак пригласил. Тот разводит руками; должно быть, ключей у него и вправду нет...

Не всегда, оказывается, добрые дела наказуемы. Веду стариков на служебный проход. По внутренней трансляционной сети слышу, что прогон уж начался, идёт первая сцена в доме Кузькиных. Узнаю голос Зинаиды - сбежала из больницы, чтобы сыграть этот спектакль! "На машине, прямо в халатике сбежала" - поясняет Бронислава Семеновна. Говорю ей, что за люди эти старики, и она... Святой человек Бронислава Семеновна! "Володенька, - и глаз на дежурного, - вы же знаете, как под сценой пройти. Только тихо. Проводите гостей, приглашённых директором"...

Проходим подземным переходом в фойе - естественно, пустое. Входим в зал, вопреки ожиданиям почти полный. Рассаживаемся потихоньку. В антракте вижу, что практически вся "своя" публика здесь. Из поэтов - Вознесенский, Евтушенко. Окуджава. Из актёров - Ульянов, Ефремов, Бабочкин. Прозаиков много. Можаев нервно теребит русую свою бородку.

Спектакль шёл божественно.

Спектакль-то шёл божественно, да решение по нему приняли земное. Не смог прямо сказать "нет" Петр Нилыч Демичев, но и "да" сказать не решился. Принял половинчатое "соломоново решение": покажем, мол, спектакль передовым председателям колхозов Московской области. Им и решать, стоит ли ворошить прошлое. Как они скажут, так тому и быть...

Показали. И - как в кузькинском районе был один несговорчивый, деловитый Петр Звонарёв, прозванный в народе Петей Долгим, так и среди участников обсуждения лишь один - не знаю его фамилии - сказал твердое "да" спектаклю. Прочие либо осуждали "Живого", либо говорили уклончиво, с оглядкой на мнение начальства...

Среди доводов административных театроведов был и такой: у вас есть "Деревянные кони", зачем же ещё один "деревенский" спектакль? И дурацкий этот довод сработал! Как будто ценность произведений искусства определяется только темой. Что ж, тогда не надо, выходит, сегодня спасать погубленную подонком "Данаю" - у нас же и Рембрандта другие холсты есть, и Данаи другое изображение..

Словом, похоронили спектакль. Его афиша долго ещё внесла в любимовском кабинете, даже после того как не стало - для нас не стало - хозяина этого кабинета.

Эти события - одного ряда и ранга. Экспорт талантов в последние годы правления Брежнева стал для нас грустной нормой.

Могут возразить: Любимов-то уехал в послебрежневские времена. Верно, но это итог, результат многолетней брежневских времён практики, оберегающей интересы дорвавшейся до кормушек посредственности.

Андропов не успел, если и хотел, расчистить эти авгиевы конюшни: не на кого было опереться в аппарате...

Заявления нынешнего руководства вселяют надежды. Но пока они касаются лишь вопросов экономики и науки. До культуры руки не дошли. Дойдут ли? Хочется верить, что дойдут. Ещё при нашей жизни.

А пока...

Тут, наверное, самое время рассказать о том, как я сам оказался в положении вроде Федора Фомича Кузькина. И не в 1953 году, а в 1985-м, и не в деревне Прудки на Рязанщине, а в столице нашей Родины Москве. Отличная повесть Бориса Можаева вкупе с воспоминаниями о выдающемся любимовском спектакле помогала пережить эти трудные дни. "Живой" выжить помог.

В начале этой книги я уже рассказывал немного о "Химии и жизни" - журнале, созданном в том же 1964 году, что и Театр на Таганке. И тоже из молодежи, только научной, такой же зубастой, жадной до дела, способной расти, осваивать мастерство, делать журнал незаурядным, ярким, если хотите - театральным, с множеством использованных для воздействия на читателя профессиональных приёмов и строгой внутренней режиссурой. Неслучайно переплелись, вернее соприкоснулись, пути Театра и Журнала, неслучайно за 15 лет тираж "Химии и жизни" - издания с очень непривлекательным для большинства названием - увеличился более чем в 60 раз и в начале 1981 года достиг почти полумиллиона экземпляров.

Мы делали журнал не для химиков, несли в массы элементы химической и общей культуры, ибо не зная, что делается в науке, в естественных науках прежде всего, сегодня быть культурным человеком нельзя. Не потому ли нас хорошо читали и актёры моего Театра?

Мы пробовали, искали, ошибались иногда, но всё же - я убеждён в этом - сделали журнал-личность.

Злополучная страничка "Химии и жизни" с рисунком Г.Басырова, которую вручную выдирали из 430-тысячного готового тиража.

Но параллельно в Академии наук шёл и другой процесс, который не совсем точно, наверное, можно назвать завинчиванием гаек. Коснулся он и издательской деятельности. Очень скверную первоапрельскую шутку сыграл с издательством "Наука" Президиум Академии в 1970 году: именно в этот день, 1.04.70, как пишут в бюрократических документах, его директором был назначен доктор исторических наук - в недавнем прошлом клерк редакционно-нздательского совета Академии - сорокапятилетний Геннадий Комков. Геннадий Данилыч, скоро переименованный в Давилыча (мы ведь тоже народ, есть и у интеллигенции элементы народной мудрости).