Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

В 1829 г. Булгарин подарил университетской библиотеке свой роман «Иван Выжигин», в 1832 г. – подборку подлинных писем Ф. Головина Петру I, старую русскую карту, копии указов царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича и грамот Ивана Грозного, книгу на арабском языке и другие материалы. Позднее он делал и другие подношения библиотеке [800].

Проживая в Карлове, Булгарин писал в III отделение письма, где информировал о настроениях различных слоев населения и их отношении к тем или иным мерам правительства, циркулирующих тут слухах и т. д. Еще в 1827 г. в специальной записке «Дерптский университет, в политическом отношении», написанной после посещения Дерпта и бесед с профессорами и студентами, Булгарин уверял III отделение, что здесь «между профессорами нет ни одного, который бы хотя двусмысленно изъяснялся насчет политического порядка в России. Все убеждены, что Россия без твердого самодержавного правления не может существовать трех дней», студенты же «весьма вежливы, посещают прилежно лекции и живут скромно <���…> ни якобинизм, ни разврат не обнаруживаются между ними» [801].

И в дальнейшем он обычно характеризовал происходящее в Дерпте в благоприятном для местных жителей свете. Например, в 1828 г., во время Русско-турецкой войны он сообщал, что «здешние помещики не слишком унывают от разнесшегося слуха, будто в октябре снова будут брать рекрут <���…>» [802]и что «способ продовольствия действующей армии весьма похваляем повсюду <���…>» [803]. Булгарин всегда старался уверить власти в законопослушности и лояльности местных жителей, их преданности царю («…Царская фамилия не имеет и иметь не будет нигде таких пламенных патриотов, как в Остзейских провинциях. В России есть патриоты, любящие Россию, а здесь все отдадут жизнь за Царский дом») [804]. Описывая какие-либо происшествия, Булгарин обычно стремился приуменьшить их значимость, уверяя, что «важного ничего нет и не бывало» [805]. Он всегда сочувственно писал об университете и выступал в качестве ходатая по его делам. Вот характерный пример из письма 1829 г.: «Я познакомился с здешним куратором, бароном Паленом. Если б он не существовал, то его надлежало бы выдумать для Дерпта. Честен, благороден, умен, ласков, приветлив и вместе с этим тверд и важен. Все его обожают и уважают. Идеал кураторов, но жаль, что недостаточен и должен на свой счет объезжать округ от Либавы до Верро! Содержание куратора хуже профессорского. Если б какой-нибудь добрый человек представил Царю, чтоб из виленских или белорусских поиезуитских фундушов уделить что-нибудь Дерптскому университету, было бы доброе и справедливое дело. Один имеет слишком много и без пользы, а другой мало. В Дерптском университете много надобно бы сделать и главное – усовершенствовать кабинеты, библиотеку и умножить число казенных студентов <���…>. Клянусь честию, что этот университет надобно лелеять и обертывать в бумажку. Это рассадник верных царских слуг» [806]. В таком же духе Булгарин постоянно высказывался о Дерпте и о здешнем университете и на страницах «Северной пчелы» [807].

Если с профессорами и преподавателями университета Булгарин всегда находился в хороших отношениях, то со студентами он нередко конфликтовал. Так, в 1832 г. «за приглашенным обедом у помещика Липгардта, в присутствии многих гостей и между прочими одного студента, Булгарин, подгуляв, начал подсмеиваться над профессорами и университетскими порядками. Студент передал потом этот разговор, конфузивший его за обедом, своим товарищам <���…>. Порешили преподнести Булгарину в Карлове кошачий концерт. С лишком 600 студентов с горшками, плошками, тазами и разною посудою потянулись процессиею из города в Карлово, выстроились пред домом и, прежде чем начать концерт, послали депутатов к Булгарину с объяснением всего дела и требованием, чтобы он, во избежание неприятностей кошачьего концерта, вышел к студентам и извинился в своем поступке. Булгарин, как и следовало ожидать от него, струсил <���…>», вышел и извинился. «Тем дело и кончилось, студенты разошлись» [808]. Однако Булгарин подал жалобу в университетский суд, и шесть студентов были посажены в карцер. В III отделении по донесению жандармского офицера из Дерпта по этому поводу было заведено специальное дело [809].

Известна и издевательская выходка студентов по отношению к дочери Булгарина. Когда она «не согласилась однажды на бале вальсировать со студентом, бывшим в нетрезвом виде, то его товарищи, приняв этот отказ за оскорбление, нанесенное всей корпорации, подстерегли экипаж Булгарина, заставили дочь его выйти и провальсировать на грязной улице вокруг кареты» [810].

Но не только со студентами конфликтовал Булгарин в Дерпте. Он был первым (и единственным) из нелифляндцев, кто купил имение в этих местах. Опасаясь, что русские дворяне последуют за ним, помещики и горожане, используя органы местной администрации, чинили Булгарину всяческие неприятные и оскорбительные неудобства. Выведенный из терпения, он писал в 1846 г. в жалобе министру внутренних дел Л.А. Перовскому: «Город отказывал мне даже в позволении покупать песок (грант) для построек, продавая его из своих песчаных россыпей всем и каждому , а земская полиция при всяком квартировании войск, вопреки местным и русским законам, ставит всегда в мой господский двор или целую роту, или целый эскадрон, выгоняя, так сказать, меня из дома, и назначая в другие, в двадцать раз обширнейшие имения или по нескольку только человек, или вовсе освободив их от постоя» [811].

Соответственно и в письмах в III отделение Булгарин в конце 1830-х – 1840-х гг. отзывался о Дерпте гораздо более критично. Так, когда в 1839 г. местные власти спровоцировали в городе серьезный конфликт, грозивший бунтом, Булгарин в нескольких письмах Л.В. Дубельту подробно, никак не затушевывая значимость события, изложил все обстоятельства дела [812]. В поздних письмах (1846–1848) Булгарина ощутимо сочувственное отношение к эстонскому крестьянству и резко негативное – к здешним немецким помещикам [813]. Против остзейского дворянства Булгарин выступал и в печати, обвиняя его в неуважении к русскому дворянству и в провинциальном патриотизме, наносящем вред России [814].

Таким образом, отношение Булгарина к Дерпту не было неизменным. Дерптская жизнь оказалась далека от той утопии, которую рисовал Булгарин в своих письмах друзьям и статьях конца 1820-х – начала 1830-х гг. Но в Карлове он все же не разочаровался и писал Гречу в 1844 г.: «…нигде не могу быть счастливым, как с семьей в моем Карлове» [815].

Обобщенные в нашем обзоре данные свидетельствуют, как нам представляется, что приобретение Булгариным имения под Дерптом – не мелкий бытовой штрих в его биографии, а важная и продуманная акция, дающая основания для суждений о его экономических, социально-политических и культурных взглядах и ориентациях. Этот шаг показывает также, что степень развития русской литературы и журналистики как социальных институтов в 1830 – 1840-х гг. была такова, что даже издатель-редактор имеющего успех периодического издания должен был думать о других, более надежных источниках дохода, иначе он мог после закрытия властями его издания (как, например, произошло с Н.А. Полевым) оказаться в чрезвычайно тяжелой финансовой ситуации [816].