Юрий Зобнин - Николай Гумилев. Слово и Дело

Гончарова и Ларионов представили Гумилева «львицам» местных политических салонов Альме Поляковой (вдове известного банкира) и Анне Марковне Сталь. Первая пользовалась расположением пылкого «революционного» генерала Михаила Ипполитовича Занкевича, вторая же имела большое влияние среди русских политических эмигрантов, вроде Евгения Раппа, оказавшихся после февральского переворота в России хозяевами положения. Таким образом, к моменту возвращения Занкевича и Раппа в Париж Гумилев уже приобрел заметный вес в их ближайшем окружении. Это произвело неожиданные результаты. Рапп, получив 23 июля официальное извещение о своем назначении на должность комиссара экспедиционных войск, в тот же день телеграфом просил у Керенского назначить офицером для поручений создаваемого Комиссариата «прапорщика 5 Александрийского полка Гумилева, командированного Генеральным Штабом в Салоники». В свою очередь, генерал Занкевич известил ГУГШ, что своей властью оставляет означенного прапорщика при Комиссариате и «ходатайствовал это узаконить». Корреспондент «Русской воли» Николай Гумилев вновь менял штатское платье на военную форму. Столь крутой поворот в судьбе посланца ГУГШа стал возможен не только из-за кадрового голода в парижской военной миссии, но и вследствие утраты петербургским Генштабом способности и воли к планомерным действиям – российская военная машина на глазах разваливалась.

Главнокомандующий Алексеев, мучительно завидовал успехам своего предшественника Николая II – было даже изобретено невероятное название «Брусиловский прорыв» [462], чтобы заставить россиян позабыть, кто на самом деле осуществлял верховное руководство армией в победном 1916 году. В июне войска Юго-Западного фронта, несмотря на очевидное падение боеспособности, получили приказ наступать на Львов. Временный успех авангарду генерала Л. Г. Корнилова принесла впечатляющая артподготовка (из стратегических запасов, созданных Государем, разумеется). Но 6 (20) июля германцы нанесли контрудар, обернувшийся для всего российского фронта невиданной катастрофой и полным крахом «алексеевской» военной политики. «Армия обезумевших темных людей, не ограждаемых властью от систематического разложения и развращения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит, – сообщал генерал Корнилов. – На полях, которые нельзя даже назвать полями сражения, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия не знала с самого начала своего существования». К 12 (25) июля германцы заняли всю Буковину с Червонной Русью и начали наступление на Ригу – их роты обращали в бегство целые русские дивизии, беспорядочно откатывающиеся за Двину. Впрочем, анархия безвластия охватила летом 1917 года не только русский фронт, но и тыл. В Петрограде необыкновенно умножились приверженцы Ленина, «неисчерпаемая казна» которого, как оказалось, была германского происхождения. Оглашение этих данных газетами ни самого Ленина, ни его большевиков [463]не смутили – они были сторонники всеобщей Мировой Революции, а как, где и на какие «буржуйские деньги» она начнется, их заботило мало. В июле, под панические слухи о катастрофе на фронте, Ленин попытался взбунтовать Петроград, но демонстрации разогнали. Тогда вождь большевиков затаился в подполье, ожидая своего часа.

В том, что час этот непременно настанет, кажется, уже мало кто сомневался.

В подобной ситуации Генштаб мог лишь рекомендовать генералу Занкевичу действовать «по обстановке», равно как и Керенский не стеснял своего полномочного представителя. А Евгений Иванович Рапп оказался человеком деятельным и, в отличие от многих бывших отечественных диссидентов, – толковым.

Потомственный дворянин и матерый политэмигрант Е. И. Рапп был выпускником Харьковского университета, занимался адвокатурой, лично знал многих писателей раннего «серебряного века» (его женой стала свояченица философа Н. А. Бердяева). В молодости он участвовал в просветительской деятельности социал-демократов, создававших народные школы и библиотеки для сплочения «сознательных» рабочих и крестьян. Оказавшись в роли армейского комиссара, он использовал свой организационно-просветительский опыт, в действенности которого имел возможность убедиться еще в годы первой русской революции. С помощью «Бюро печати» при военной миссии Рапп начал издавать газету «Русский солдат-гражданин во Франции», активизировал работу «Дома русского солдата» на Монмартре, а свою канцелярию на улице Пьера Шаррона, 69 (где Гумилев получил место «столоначальника»), ориентировал на рассмотрение солдатских жалоб. По линии «Бюро печати» с Раппом сотрудничали многие литераторы из русских парижан: ветеран отечественного декадентства Николай Минский, дягилевский балетный критик Валериан Светлов (Ивченко), журналист и писатель-авангардист Сергей Ромов и даже солдатский поэт-самородок Никандр Алексеев. Однако работа Гумилева в Комиссариате имела малое касательство к литературному творчеству. Он вел делопроизводство, составлял проекты приказов и отчетные документы, ведал распространением агитационной литературы и курировал мероприятия, проводимые Комиссариатом среди личного состава экспедиционных войск. Рапп не мог нахвалиться своим помощником и признавался, что без офицера по поручениям вся работа Комиссариата оказалась бы парализованной. Что же касается Гумилева, то он видел в своей новой службе род патриотического испытания и, добросовестно высиживая рабочий день в офисе на Pierre-Charron, в душе тосковал смертельно:

Но и тут иногда возникали любопытные сюжеты. Пороги русской военной миссии в Париже обивал знаменитый анархист-экспроприатор Victor Serge (урожденный Виктор Львович Кибальчич [464]) – «чтобы поступить на военную службу в свободной России». Издатель «L’Anarchie», отсидевший три года за причастность к автомобильной банде Жюля Бонно [465], Виктор Серж вызывал брезгливый ужас у штабных «республиканцев», но очень заинтересовал Гумилева:

– Я традиционалист, монархист, империалист, панславист. Моя сущность истинно русская, сформированная православным христианством. Ваша сущность тоже истинно русская, но совершенно противоположная: спонтанная анархия, элементарная распущенность, беспорядочные убеждения… Я люблю все русское, даже то, с чем должен бороться, что представляете собой Вы…

«Шагая по эспланаде Инвалидов, мы вели споры на эти темы, – вспоминал Серж. – По крайней мере, он был честен и храбр, бесконечно влюблен в приключения и борьбу. Иногда он читал волшебные стихи».