Юрий Зобнин - Николай Гумилев. Слово и Дело

– Нет, совсем нет! – выпалила она и торопливо побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени.

– Так в четверг. Не забудьте, в четыре. Я Вас жду, – донесся сверху голос Гумилева.

«Принципы художественного перевода» Гумилева и Чуковского вышли в феврале, но открывшиеся в помещениях «Всемирки» на углу Невского (называть его «Проспектом 25-го октября» язык не поворачивался) и Караванной курсы переводчиков прервались, едва начавшись. Из-за неожиданного конфликта Горького с Литературно-издательским отделом (ЛИО) Комиссариата просвещения чиновники Петросовета наложили запрет на поставку бумаги. Готовые типографские наборы шести десятков книг и брошюр лежали без движения, а запас шрифта для новых изданий иссяк. Судьба «Всемирной литературы» повисла на волоске. Неизвестно, успел ли Гумилев выступить перед новой аудиторией «всемирных» переводчиков – первая его лекция, намеченная на 5 февраля, была отменена «по болезни» (простуда), а к концу месяца руководству издательства было уже не до учебных курсов. «Дело, в которое вложено столь много энергии и которое обещает колоссальные результаты, должно погибнуть, – телеграфировал Горький Ленину. – Прошу Вашего содействия».

Лихорадило не только «Всемирную литературу». С начала года Луначарский окончательно переместился в Москву, оставив наместником в Северной коммуне благодушного и недалекого Захара Гринберга, при котором городской Компрос моментально захватили энергичные экстремисты во главе с женой Зиновьева Златой Лилиной, пламенной революционеркой. К весне заметно пошатнулись дела Института Живого Слова, а старорежимный «Союз деятелей художественной литературы» оказался и вовсе придушен – со скандалом и возбуждением дела о неправильном расходовании государственных ассигнований. Зато невиданный расцвет переживал петроградский Пролеткульт .

Пролеткульт, то есть независимый общественный комитет пролетарских культурно-просветительских организаций, был учрежден осенью 1917 года, сразу после Октябрьского переворота. В Пролеткульт вошли энтузиасты, создававшие на заводских окраинах самодеятельные театральные студии, литературные и художественные кружки, общедоступные библиотеки и всевозможные просветительские общества. Большинство участников комитета были обычными интеллигентами-просветителями, бессребрениками и идеалистами, считавшими долгом внести свою лепту в дело народного образования. Однако общий тон задавали сторонники учения об особой революционной культурной миссии пролетариата, никак не связанной с освоением наследия прошлого:

Пролеткультовцам выделили огромное здание Благородного собрания на Малой Садовой улице. Тут имелись своя сцена, библиотека, издательство и множество помещений для всевозможных творческих студий, где и творились шедевры пролетарского искусства, мало отличавшиеся от лубочных графоманских и кустарных поделок. Впрочем, среди руководителей студий встречались и подлинные мастера. Именно в Пролеткульте в полной мере раскрылся талант выдающегося режиссера Александра Мгеброва и его жены, актрисы Виктории Мгебровой-Чекан. Продолжая традиции своего учителя Евреинова, Мгебров работал над формами уличного, балаганного и карнавального театрального действа, нашел себя сначала руководителем театрального кружка рабочих на Балтийском заводе, а затем возглавил «Художественную Арену Петропролеткульта». По сценариям писателей-самоучек он ставил грандиозные героические мистерии, действующими лицами которых были Коммунар, ведущий страждущий пролетариат через пустыню в Царство Свободы, Мудрец, Мысль, Счастье, Сын Земли, а также – Зло, Вампир и полчища врагов, строящих коварные козни. Все это очень напоминало декадентские театральные примитивы евреиновского «Старинного театра», но цензоры Наркомпроса пока не вмешивались.

Мгебровы и их пролеткультовское окружение были связующим звеном между стихийными творцами-коммунарами и петроградской творческой интеллигенцией. Даже непримиримый к «красным хамам» Федор Сологуб, помнивший актерскую чету по «Бродячей собаке» и «Привалу комедиантов», вежливо раскланивался при встречах, хоть и морщился:

– Как Вы могли, Александр Авельевич, Вы, художник , пойти работать в Пролеткульт?

– Я пошел туда… учиться , – обычно отвечал Мгебров, лучезарно улыбаясь.

Любопытный и демократичный Корней Чуковский одним из первых проник в пролетарскую цитадель на Малой Садовой. «Палачам красоты» он прочел небольшой цикл лекций – о Некрасове, Горьком и американском классике Уолте Уитмене – и был приятно удивлен заинтересованным вниманием рабочей аудитории. Вслед за Чуковским во Дворце Пролеткульта оказался и Гумилев – на представлении очередной литературно-поэтической «героической мистерии». Мордатый Илья Садофьев, заседатель петроградского трибунала, славил со сцены «Именины Пролетарской Революции» :

В антракте Гумилев, оставив Анну Николаевну в зрительном зале, изучал рабочую публику, а вернувшись, увидел в своем кресле развалившегося Садофьева.

– Извините, но это место занято.

– А мне плевать… буржуй!

– Послушайте, Садофьев, – загремел Гумилев командирским голосом, – если бы Вы не были поэтом, я бы за такие слова дал Вам по физиономии!!.

Эскапада произвела на пролетариев неожиданное действие. Гумилева окружили и… пригласили прочитать лекцию по стихосложению. К пролетарским поэтам в качестве оруженосца-телохранителя его вызвался сопровождать студент Николай Оцуп, новый участник университетского «Ариона», большой поклонник гумилевских стихов.

– Синдик «Цеха поэтов», – представился Гумилев. Суровая аудитория уважительно затихла, но тут же прозвучал вопрос о политических убеждениях гостя.

– Я монархист.

Вновь повисло молчание.

– Так нет же теперь никакого царя! – вспылил Садофьев.

– Царя нет, – согласился Гумилев, – но когда нет царя, тогда есть (он истово перекрестился) Царица: