Н. Стромилов - Впервые над полюсом

Весна наступает экспедиции «на пятки», аэродром раскисает с каждым днем все больше, снежный покров на нем всего четырнадцать - шестнадцать сантиметров. Нужно выбираться из Холмогор, и как можно скорее. Но нет погоды. И начинается ее нетерпеливое ожидание, которое во много раз тяжелее самой изнурительной и нелюбимой работы.

Погода. Она была главным врагом экспедиции и очень редко - союзником. Сколько раз она вынуждала отменять намеченные полеты! А когда мы уже перебрались на Рудольф - сколько раз приходилось тревожиться за судьбу товарищей на самолете, ощупью, в густом тумане, бреющим полетом пробирающемся среди высоких островов Земли Франца-Иосифа! Она заставляла наши самолеты совершать рискованные посадки на морской лед. Этот враг был страшен своей еще недостаточной познанностью.

Часть состава экспедиции после работы на аэродроме уезжает в дом отдыха, находящийся неподалеку в Лявле, часть - в Холмогоры. Наше «жилищное товарищество» отличается постоянством состава и быта. По вечерам в классе царит мирная тишина, расставляются шахматы и сидят над ними задумавшиеся люди, шелестят страницы книг, раскрываются толстые ученические тетради дневников и вносятся в них первые записи о начавшемся пути советских людей к полюсу.

Путь к полюсу. Не только папанинцы и летчики начинают его сейчас. Вместе с ними начинают этот нелегкий путь создатели четырех самолетов-гигантов и двухмоторного разведчика, целиком построенных на отечественных заводах. Начинают путь те, кто создал приборы и оборудование для научных работ на дрейфующих льдах. Начинают его те, кто изготовил для папанинцев уникальную палатку и продовольствие - тоже уникальное.

А ведь прокладка пути к полюсу начата раньше, гораздо раньше, еще в 1936 году, когда Водопьянов совершил рекогносцировочный полет на остров Рудольфа с целью выяснить, возможно ли построить там опорную базу экспедиции. Когда же решение о строительстве было принято, прокладку пути продолжили новые коллективы людей - на Рудольф вышла экспедиция, возглавляемая неутомимым Папаниным. Трудно было пароходу пробиться через окружавшие небольшой островок тяжелые льды, но мужественные и настойчивые моряки-полярники сделали это дважды. База на острове была построена, и там остались двадцать два человека, которые ждали нас теперь с таким же нетерпением, с каким стремились на Рудольф мы.

Вместе с нами путь на полюс начинают люди на многих полярных станциях, где приемники настроены на волны самолетов экспедиции, подготовлены приводные станции, радиомаяки и аэродромы, на которых в случае необходимости можно посадить и заправить наши машины. И когда через непродолжительное время на нас обрушится шквал теплых приветственных телеграмм, часто от совершенно незнакомых людей, это будет новым свидетельством того, что экспедицию готовит и сопровождает в далекий путь поистине вся страна!

Погода выпускает нас из Холмогор только 30 марта. Очень трудный старт - около минуты самолет Мазурука несется по окончательно раскисшему аэродрому, прежде чем отрывается. И вот внизу затерянная между холмов полоска - Двина, небольшие квадратики - дома Холмогор, крошечные точки - люди. Долго кружим в воздуху, ожидая, пока взлетят другие самолеты. Наконец флагманский самолет берет курс на Нарьян-Мар, в хвосте у него Мазурук, слева - Молоков, справа - Алексеев.

Тянутся внизу огромные лесные массивы, перемежаемые болотами и полянами. Как-то уж очень быстро леса редеют и сменяются тундрой. Погода благоприятствует полету, лишь временами и ненадолго попадаем в туман и снежные заряды. Выходим к штормовому Баренцеву морю и летим над свободной от льда Чешской губой. Через три часа все самолеты садятся в Нарьян-Маре - столице Ненецкого национального округа, где экспедицию ждет не менее теплый прием, чем в Холмогорах. Тут больше десяти градусов мороза, и все мы радуемся, что наконец-то, кажется, убежали от весны. Но, к сожалению, это только кажется…

Снова возникает «жилищное товарищество» в прежнем составе, кроме корреспондента «Правды Севера». И снова - видно, такова судьба - нас поселяют в школьном здании.

Проходят тщательную проверку и заправляются самолеты. Но когда все готово для продолжения пути - снова нет погоды. Больше того, оказывается, что экспедиция не сумела уйти от весны, - она начинается и здесь, в Нарьян-Маре: резко повышается температура, идет мокрый снег, а иногда и дождь.

Гостеприимные хозяева понимают наше стремление лететь дальше, вместе с нами переживают вынужденную задержку, клянут погоду и весну и делают максимум возможного, чтобы поднять нам настроение, приглашают на концерты самодеятельности, спектакли и в кино, очень вкусно и до отвала кормят, причем в меню всегда фигурируют уникальные блюда из оленины.

Прилет воздушной экспедиции - праздник для здешних ребятишек: ведь игра в «челюскинцев» - любимая игра всей детворы в нашей стране. Но любимые герои всегда смотрели на детей со страниц газет, журналов и книг, иногда их видели на киноэкране, слышали их голоса по радио. А теперь они идут-шагают по улицам родного ребятам города, мимо домов, в которых живут малыши. Поэтому «настоящие челюскинцы» - Шмидт, Ширшов, Кренкель, Бабушкин и Иванов - и особенно спасавшие челюскинцев Водопьянов и Молоков часто окружены детворой. Вопросов эта аудитория задает множество, но в основном: «Дядя Миша, расскажите, как вы летаете?» «Дядя Вася, куда вы сейчас летите?» «Сколько весит ваша машина?» «Правда, тяжело управлять самолетом?» И дяди Миши (Водопьянов и Бабушкин) и дядя Вася (Молоков), понимая свою величайшую ответственность за каждое произнесенное перед ребятами слово, старательно избегая специальной терминологии, уважительно глядя на притихших малышей, рассказывают, в чем заключается работа летчика, сообщают (в который раз!), что летят они «очень далеко», что весит четырехмоторный самолет с полной нагрузкой около двадцати трех тонн и что самолетом управлять непросто, но если очень захотеть - научиться можно.

* * *

В «жилищном товариществе» заполняются очередные страницы дневников - пройден еще один этап на пути к заветной цели.

Непростая работа - писать дневник. Со стороны это нередко выглядит так. Человек лезет в рюкзак за тетрадкой. Решительным движением кладет ее на стол и открывает на подлежащей заполнению странице. Нерешительно берет карандаш. Принимает удобную позу и начинает с отсутствующим видом, не мигая, смотреть перед собой. Через десять - пятнадцать минут рука с карандашом тянется к тетради, которая, кажется, вот-вот начнет заполняться стройным изложением событий сегодняшнего дня. Но этого не происходит, в тетради появляются лишь слова: «Нарьян-Мар. 9 апреля», и рука с карандашом возвращается в исходное положение. Проходит полчаса, час, и наконец в дневнике появляется строчка - первая, поэтому наиболее трудная. Дальше дело идет уже быстрее. Поскольку записи в дневниках обычно делают одновременно несколько человек, в классе царит мертвая тишина: мы взаимно боимся движением воздуха разогнать проносящиеся в нашем мозгу и пока не оформившиеся образы и события. Когда выпивается вся вода в графине, кто-нибудь на цыпочках, молча выходит и приносит новую. Все подходят, стараясь не толкаться, и выпивают по большой кружке - тоже молча: говорить сейчас просто неприлично, как в Большом театре во время сцены дуэли Ленского с Онегиным. После того как выпито пять-шесть графинов воды, в дневниках все же появляются исписанные страницы. Владельцы тетрадок облегченно вздыхают и с чувством исполненного долга укладывают их в рюкзаки…