Илья Толстой - Мои воспоминания

Это письмо проникнуто такой сердечностью и такой настоящей, неподдельной религиозностью, что хотелось бы на нем закончить свои воспоминания.

Лучшего отношения к последним событиям жизни отца быть не может.

Мне удалось посетить тетю Машу через месяц после похорон отца.

Как только она от келейницы узнала о моем приезде, она послала за мной в монастырскую гостиницу. Нам обоим интересно было видеться: ей -- чтобы узнать от меня подробности болезни и смерти отца, мне -- чтобы слышать от нее рассказ об его пребывании в Шамардине.

Я пробыл несколько часов в ее маленькой уютной келье и давно не проводил время так интересно и приятно. Рассказы ее передать на бумаге невозможно. Так много было в них искренности и душевной простоты, и так еще остро было ее горе после смерти любимого брата, что часто какой-нибудь один взгляд или слеза говорили больше, чем целая фраза.

-- Вот на этом же стуле, на котором ты сидишь, он сидел и все мне рассказывал. А как он плакал, особенно когда Саша привезла ему из Ясной Поляны от всех вас письма.

Когда приехала Саша со своей подругой 6, они стали рассматривать карту России и обдумывать маршрут на Кавказ. Левочка сидел грустный и задумчивый.

-- Ничего, папа, все будет хорошо, -- пробовала подбадривать его Саша.

-- Ах вы, бабы, бабы, -- с горечью возразил отец,-- что ж тут хорошего.

Я так надеялась, что он тут приживется, ему тут было бы хорошо.

Ведь даже дом нанял на три недели. Я никак не думала, прощаясь с ним вечером, что я его больше никогда

248

не увижу. Напротив, он даже говорил мне: "Вот как хорошо, теперь будем видеться часто". Уходя от меня, он даже пошутил.

Надо тебе сказать, что незадолго перед тем здесь был случай, о котором я ему рассказала. Ночью распахнулась входная дверь, и кто-то стал ходить по коридору и стучать палкой в стену. Мы с келейницей, конечно, перепугались и заперлись в наших внутренних комнатах. Всю ночь этот стук не прекращался. Утром, когда келейница вышла, все оказалось цело и двери наружные заперты. Так мы и решили, что это "враг" стучался. Так вот, когда Левочка от меня уходил, он запутался в дверях и долго не мог найти выхода. Келейница ему посветила, а он обернулся ко мне и говорит: "Вот и я, как враг, запутался в твоих дверях". Это и были его последние слова. А ночью он неожиданно уехал.

Гостиная Марии Николаевны была вся увешана портретами близких ей людей, и между ними несколько монахов и старцев.

-- Это портрет старца Иосифа. Левочка тоже обратил на него внимание, он сказал: "Какое доброе, хорошее лицо". Жаль, что он с ним не видался. Иосиф мог бы с ним говорить. Он покорил бы его своей добротой. Это не то что Варсонофий. Ведь ты знаешь, Левочка виделся с отцом Иосифом; только давно, лет двенадцать назад, я устроила тогда это свиданье 7. Они долго разговаривали, и отец Иосиф сказал о нем, что у него слишком гордый ум и что, пока он не перестанет доверяться своему уму, он не вернется к церкви. Ведь с тех пор Левочка стал гораздо мягче.

Дай бог, чтобы все так же сильно верили, как он.

Очень тяжелое испытание пережила тетя Маша, когда старец Иосиф, у которого она была на послушании, запретил ей молиться об умершем брате, отлученном от церкви.

Ее непосредственная душа не могла помириться с суровой нетерпимостью церкви, и она одно время была искренно возмущена.

Другой священник, к которому она обратилась с тем же вопросом, тоже ответил ей отказом.

Марья Николаевна не смела ослушаться духовных отцов, и вместе с тем она чувствовала, что она не испол-

249

няет их запрета, потому что она все-таки молится, если не словами, то чувством.

Неизвестно, чем кончился бы у нее этот душевный разлад, если бы ее духовник, очевидно понявший ее нравственную пытку, не разрешил ей молиться о брате, но не иначе, как келейно, в одиночестве, для того чтобы не вводить в соблазн других.

ГЛАВА XXIX

Завещание отца

Я помню, как после смерти Николая Семеновича Лескова отец читал нам вслух его посмертные распоряжения относительно похорон по последнему разряду, относительно неговорения речей на его могиле и т. д. и как тут, в первый раз, ему пришла в голову мысль написать свое завещание.

Первое его завещание записано им в дневнике 27 марта 1895 года 1.

Оно полностью помещено в "Толстовском ежегоднике" 1912 года, и поэтому я здесь приведу только выдержки.

Первые два пункта касаются похорон и извещений о смерти.

Третий пункт посвящен разбору и печатанию его посмертных бумаг, и четвертый, на котором я главным образом хочу остановиться, заключает в себе просьбу к наследникам передать право издания его сочинений обществу, то есть отказаться от авторского права.

"Но только прошу об этом, и никак не завещаю. Сделаете это -- хорошо. Хорошо будет это и для вас, не сделаете -- это ваше дело. Значит, вы не могли этого сделать. То, что мои сочинения продавались эти последние десять лет, было самым тяжелым для меня делом в жизни".

Завещание это, переписанное в трех экземплярах, хранилось у моей покойной сестры Маши, у брата Сергея и у Черткова.

Я знал о его существовании, но до смерти отца я его не читал и никого о нем не расспрашивал,

250

Я знал взгляд отца на литературную собственность, и для меня его завещание не могло ничего прибавить нового.

Я знал также и то, что завещание это не было юридически оформлено, и мне лично это было приятно, потому что в этом я видел доказательство доверия отца к семье.

Нечего говорить, что я никогда не сомневался в том, что воля отца будет исполнена.

Так же на это смотрела и сестра Маша, с которой у меня был один раз по поводу этого разговор.

Но духовные сыновья отца, его друзья в кавычках, думали иначе и убеждали его оформить свою волю законным завещанием. Чертков осаждал его длиннейшими письмами, настойчиво доказывая ему необходимость этой меры.

Переписка с Чертковым велась в тайне от Софьи Андреевны и была обставлена особенными предосторожностями со стороны Черткова. Под влиянием писем Черткова Лев Николаевич постепенно терял доверие к своим сыновьям, и перед ним вырастает неразрешимая дилемма. Не оставить никакого законного завещания -- значит оставить свое духовное наследие во власти своих детей и огорчить "друзей". Если дети добровольно не исполнят его просьбы и не откажутся от авторских прав на его сочинения, друзья будут бессильны с ними бороться. Кроме того, желание отца было, чтобы Чертков разобрался во всех его дневниках и письмах и издал бы их под своей редакцией. Дети могут и этому помешать. Ведь их семь человек, восьмая мать, и большинство из них не разделяют его убеждений. Что же делать? Созвать детей, объявить им свою волю и положиться на их обещание ее исполнить? Да, это единственный верный путь, его это удовлетворяет, -- он в порядочность своих детей верит, но это не удовлетворяет его "друзей".